Юрий Сяков - Неизвестные солдаты. Сражения на внешнем фронте блокады Ленинграда

Моему отцу, как он считал, не повезло — на фронт не попал. Весной 1943 г. в семнадцать лет он вместе со своими сверстниками пришел в военкомат и попросился в армию добровольцем. Товарищи в составе маршевой роты были отправлены на Курскую дугу и все погибли в первый же месяц. А отца, как закончившего семилетку, послали учиться на ускоренные артиллерийские курсы. Так он стал сержантом и зенитчиком. Вместо фронта оказался на границе с Турцией, откуда снимали кадровые части и отправляли в действующую армию. Вместо них южные рубежи Родины ставили прикрывать вновь сформированные полки и батареи, в которых в основном служили не нюхавшие пороха мальчишки. Среди них оказался и мой отец. Он прослужил до 1953 г., потом демобилизовался и приехал на родину в город Волхов Ленинградской области.

Среди своих друзей-фронтовиков он был младшим по возрасту и армейскому опыту, поэтому во время застолий чаще слушал, чем говорил. Думаю, что втайне он завидовал своим старшим товарищам, что не удалось хлебнуть окопной жизни, прошагать дорогами войны до Германии, что у него нет боевых наград. Такие настроения отца в корне пресекал дед, которому хватило впечатлений о войне на всю оставшуюся жизнь от нескольких месяцев, проведенных в тылу врага в составе партизанского отряда железнодорожников. Этот отряд, выполнив задание, в районе Любани вышел навстречу наступающим частям 2-й ударной армии. Как говорят, попал из огня да в полымя. За плечами у деда осталась Долина смерти под Мясным Бором. И этим все сказано. Отряд железнодорожников успел проскочить узкую горловину, по которой снабжалась 2-я ударная армия. Вскоре немцы ее захлопнули и принялись методично уничтожать советские войска в любанских болотах. В окружении погибли десятки тысяч бойцов. Железнодорожникам приказали вернуться на свои рабочие места. Они должны были обеспечивать бесперебойную работу транспорта, чтобы фронт вовремя получал новые дивизии, оружие и боеприпасы. Работали под бомбами и постоянными артиллерийскими обстрелами. И это тоже был фронт.

С войны не вернулся мамин брат Константин. Его убили в Румынии. Маму в четырнадцать лет угнали в Германию, где она сначала попала в концлагерь, потом за одиннадцать марок была продана старому фермеру в Австрию и до конца войны ухаживала за его скотиной на ферме. По воскресеньям ей и другим русским девушкам разрешалось ходить в церковь. На рваной кофточке у каждой висела рабская нашивка с буквами «OST», значит — восточные, русские. Когда Восточный фронт немцев затрещал по швам и они стали откатываться к границам рейха, нашивку носили с гордостью, так как расшифровку латинских букв сделали свою — Остерегайтесь Советских Танков. После войны на маме много лет висело клеймо человека, который находился на оккупированной фашистами территории. В советское время до конца шестидесятых годов их считали людьми второго сорта, которым запрещалось работать на оборонных заводах и стратегических объектах, в госучреждениях, жить в закрытых городах с научными центрами. Перечень запретов был достаточно большим. До сих пор в отделах кадров можно встретить старые анкеты с вопросом: «Находились ли на оккупированной территории во время войны?» Странно, но и мне, родившемуся после войны, не раз приходилось заполнять эту графу бюрократического вопросника.

Идут годы, но память о войне живет в каждой семье, в каждом из нас. В школах после некоторого перерыва вновь воссоздают небольшие музеи боевой славы, собирают документы и записывают рассказы ветеранов. Недавно мне в руки попало школьное сочинение. Дети, которые родились спустя сорок лет после Великой Отечественной войны, проникновенно, с большим чувством рассказывают о тех, кто из родных не вернулся с фронта. В их сердце тоже живет память, которую они сохранили, слушая рассказы бабушек и дедушек, разглядывая старые семейные фотографии. Вот небольшой отрывок из школьного сочинения: «Этот старенький цветастый сундучок бабушка Лида хранит до сих пор. Когда ей нездоровится и она не может хлопотать по дому, бабушка достает дорогую ей вещь и начинает вспоминать…

Коленька ушел на фронт в неполные восемнадцать лет. В сороковые годы жители деревень не имели паспортов и единственным документом, удостоверяющим их личность, было свидетельство о рождении. Эти затрепанные зелененькие книжечки на брата и сестру хранились в „деловом“ сундучке бабушки Лиды наряду с другими важными документами. В июле 1941 г. свидетельство о рождении Пудычева Николая Петровича вдруг пропало. На двое суток пропал и сам Николай. Каким счастливым он вернулся из районного центра: комиссия райвоенкомата признала его годным к службе в армии. Он стал добровольцем. Врачи поверили, что парню уже исполнилось 18 лет и документ, подтверждающий возраст, утерян. На фронт из деревни ушли почти все мужчины. С фронта приходили коротенькие письма-треугольнички. Немцы все наступали и наступали. Русские солдаты оставляли наши города. В письмах, написанных в короткие часы между боями, Коля вспоминал родную деревню, березовый лес, богатый летом грибами и ягодами, красивую Ласточку — лошадь, на которой он работал в период сенокоса. Осень 1943 г. Давно от Коленьки нет писем. Материнское сердце ждет беды. Лида видит слезы на глазах мамы, старается помочь ей по дому. Сама она работает на лесозаготовках. Девчонке, моей бабушке, в ту пору было всего четырнадцать лет. Она каждый день встречает почтальона и уже издалека видит, как тот разводит руками — опять ничего нет. Но вот оно — счастье! Долгожданный треугольник в руках. „Родная моя! Не волнуйся. Я был легко ранен, находился на лечении в прифронтовом госпитале. Госпиталь много раз бомбили, написать не было возможности. Но теперь буду писать часто, так как направляюсь на дальнейшее лечение в тыл. Везут в Сибирь. Ты не волнуйся, мама, ничего страшного. Рана нагноилась, но врачи говорят — заживет. Береги себя. Привет отцу и Лиде!“ К письму был приложен рисунок, на котором нарисована нога и отмечено место, куда попал осколок от снаряда. Первое время письма из Красноярска действительно приходили часто, а потом все реже и реже. А однажды пришло письмо, написанное незнакомой рукой. Писала медицинская сестра госпиталя: „Коля в тяжелом состоянии. Ранение осложнилось газовой гангреной, инфекцию не остановить, несмотря на ампутацию ноги“. Это письмо было последним. Поздней осенью 1943 г. Коли не стало.