Марселен Дефурно - Повседневная жизнь Испании Золотого века

Мы видели, сколь важны были поэтические состязания, устроенные по случаю канонизации святой Терезы и святого Исидро-работника, в которых приняли участие самые знаменитые поэты Испании. Этот вид конкурсов стал обычным сопровождением праздников, проводившихся в крупных городах и даже в маленьких поселениях. Эстебанильо Гонсалес рассказывал, что, проезжая через маленькую деревушку в Арагоне, где готовились к «битве мавров и христиан», {214} 214 Estebanillo González , chap. XII; см. выше, с. 151. он увидел на двери церкви «двадцать четыре приза, которые должны были быть вручены за двадцать четыре лучших сонета, сложенных в честь розы, которая утром всего лишь бутон, в полдень расцветает, а вечером увядает… Призами служили пояса, перчатки, кошельки и пара цветных подвязок для чулок. Когда мы пришли на это „академическое“ состязание, было уже более двадцати сонетов, сочиненных студентами и почтенными горожанами из числа собравшихся поглазеть на этот праздник».

Истинная поэзия мало что выигрывала от этих оргий рифмоплетов, где красноречие обычно было важнее, чем вдохновение. Но более конкретное выражение эти навыки красноречия получили в двух поэтических школах, между которыми, особенно с 1610 до 1650 года, распределился испанский литературный мир: культеранизм и концептизм. Культеранизм стремился к созданию оригинального поэтического языка, обогащенного лексикой и синтаксическими фигурами латыни, и искал самые утонченные и витиеватые формы выражения. Концептизм больше заботился о том, чтобы передать всю сложность идей и концепций с помощью красноречивых сравнений и антитез, в конечном счете выходя за пределы здравого смысла.

Доведенные до логического конца, концептизм и культеранизм приводили практически к идентичному результату — созданию искусственного языка, вычурного и непонятного, бесконечно далекого от того, на котором говорил народ. Поэтому борьба, которая развернулась между сторонниками двух школ, и атаки на них, предпринимаемые их общими противниками, были бы менее яростными, если бы зависть и соперничество не прибавляли к ним личные обвинения и оскорбления. Никогда еще genus irritabile vatum («раздражительное племя поэтов») не проявляло себя с такой злобой, как в литературных кругах золотого века, где полемика в прозе и в стихах играла очень важную роль. Когда соперники Лопе де Вега, как мы уже видели, нещадно нападали на него, — а его личная жизнь предоставляла им множество поводов для атаки, — он не упускал случая нанести ответный удар, особенно Гонгоре, неоспоримому мэтру культеранизма с момента опубликования «Уединений» (1614), которого он в одной из своих пародий в стиле culto упрекает в том, что тот является «палачом слов».

Кеведо еще язвительнее нападает на севильского «пребендария», обвиняя его — несмотря на его положение лица духовного звания — в том, что он всего лишь не до конца обращенный в христианство иудей:

Но несмотря на нападки на мастеров и их учеников, масштабы этого зла не уменьшались; каждый рифмоплет стремился превзойти своих соперников в утонченности формы и темноте смысла. Напрасно Эстебанильо Гонсалес, остановившись в арагонской деревеньке, пытался постичь смысл сонетов, авторы которых оспаривали поэтический приз. Не сумев их разобрать, он обратился к одному из находившихся там студентов и спросил, на каком языке — халдейском или арамейском — написаны стихи: «На что он мне ответил, что не рискнет этого сказать; он и сам представил один из плодов своего гения, за который рассчитывал получить первый приз, и хотя он пытался объяснить мне смысл, у него ничего не получалось, потому что если что и ценится в наше время, так это умение гонгоризировать в напыщенном стиле с целью придать внешнее величие тому, что является ничем по сути, и главное — сделать так, чтобы ни автор, который это написал, ни любознательный читатель ничего не поняли. Поэт, который опускается до таких пошлостей, чтобы рифмовать хлеб — хлеб, вино — вино, теряет свое лицо и может лишь сочинять куплеты для слепых». После чего Эстебанильо тоже решил принять участие в конкурсе и, сидя за столиком в таверне, где он остановился, сочинил в модном стиле сонет, первая строфа которого звучала так: