Леонид Наумов - «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова

Очень показательный разговор. Во-первых, надо помнить, что именно на этом пленуме разбиралось дело Постышева, которого критиковали за «перегибы» в ходе чистки — разгром куйбышевской партийной организации. Вскоре Постышева арестовали. Очень показательный и состав совещающихся на даче Ежова членов ЦК: Ежов, Евдокимов, Эйхе — «чистильщики». Во-вторых, показательна фраза Евдокимова «подбираются и под нас». Кто же это «подбирается», если здесь на даче сидят Ежов и Фриновский? Кто обладает такой властью и полномочиями? Сталин?

В принципе тревога Евдокимова объяснима: на пленуме принято решение заканчивать чистку. И у «северокавказцев» должен возникнуть вопрос — какова будет судьба тех, кто реализовал замысел Сталина и при этом добился стремительного карьерного взлета. Ежов, может быть, запрещал себе сомневаться в том, что Сталин может решить от него избавиться, но у Евдокимова не было такой искренней преданности к вождю, да и у Фриновского тоже.

С другой стороны, следует заметить, что ощущение тревоги, которое проходит через показания Фриновского, кажется, совершенно не характерно для реального самочувствия заместителя наркома в это время. А. Миронова-Король в воспоминаниях довольно подробно описывает смену настроений и своего мужа, и его руководителей.

В августе 1937 года в Новосибирск приехал Фриновский. «Но как он изменился! — вспоминает Миронова. — Если в Эйхе появилось что-то заискивающее, лебезящее, то Фриновский — наоборот, лоснится, самоуверен, самодоволен, еще бы: второй человек после Ежова, а выше Ежова тогда во всей стране никого, кроме Сталина, не было. Сережу увидел, самодовольно улыбнулся, покровительственно похлопал по плечу, мол, его, Фриновского, ставленник, этот не подведет! На Эйхе едва взглянул» [40, с. 95].

Миронова назначили полпредом в Монголию: «Удача опять возносила Мирошу (С. Миронов-Король. — Л.Н .) — и какая! Вырваться из тисков страха, и не как-нибудь, а взмыть вверх. Ответственная политическая задача — полпредом в Монголию в острый момент международной политики! Это ли не удача? Это ли не доверие, доверие в то время, когда хватали кругом одного за другим?

Еще как только повеяло повышением, Мироша заметно приободрился, а тут сразу вернулись к нему былая его самоуверенность, его гордая осанка, его азартная решимость, его честолюбие. Глаза сразу стали другие — залучились огоньками успеха, словно вернулись молодость, «настоящие дела», борьба с контрреволюцией, ростовские времена» [40, с. 96].

Осенью 1937 года Фриновский был в Монголии с Мироновым. Они организовывали «чекистское сопровождение» ввода в МНР советских войск и чистки монгольской номенклатуры. «Вечером у нас Фриновский с Мирошей старые дела вспоминают — Северный Кавказ, то, се. …глаза блестят, опьянены оба властью, которая им здесь дана, делами, которые вершат» [40, с. 99].

Весной 1938 года Миронова перевели в Москву начальником отдела НКИД. На вокзале он встретил жену: «Удивлена? Не удивляйся. Я теперь замнаркома иностранных дел по Дальнему Востоку! Да ты внимательно посмотри!.. Смотрю — на груди орден Ленина. А глаза блестят, я хорошо знала этот блеск успеха. Так страшные качели еще раз вознесли Мирошу» [40, С. 107]. Вообще-то орден Ленина Миронов получил раньше, но нам сейчас важны эмоции, которые переживали «северокавказцы» в начале 1938 г.

Лето 1938 года: «Шли аресты. Конечно, мы об этом знали. В нашем Доме правительства ночи не проходило, чтобы кого-то не увезли. Но страх, который так остро подступил к нам в Новосибирске, тут словно дал нам передышку. Не то чтобы исчез совсем, но — ослаб, отошел… Ежов и Фриновский были в силе, и их ставленников аресты пока не касались. Уж очень нам хорошо жилось! Мироше нравились его новые обязанности».

С точки зрения А. Мирновой-Король, моменты колебания и страха были характерны только для первой половины 1937 года, когда чистка в аппарате НКВД начиналась и никто не знал сценария событий, и потом уже второй раз описание страха ареста приходится уже на конец 1938 г.

На рубеже 1936–1937 годов Миронов сомневается в целесообразности чистки, подозревает, что «Кемеровское дело» — «липа». Он остро конфликтует со ставленником Ежова — Успенским: «Сережа говорил, что это не человек, а слизь. Он имел в виду не мягкотелость, которой у Успенского и капли не было, а беспринципность, неустойчивость, карьеризм и всякое другое в том же духе» [40, с. 86] и даже добивается его перевода в другой регион. В результате он начинает бояться, что окажется жертвой репрессий. Жена вспоминает очень характерный эпизод из жизни в Новосибирске, когда Миронов руководил УНКВД Западно-Сибирского края: «…Сережа тоже боялся. Как все у него напряжено внутри в страшном ожидании, я поняла не сразу. Но однажды… У него на работе был большой бильярд. Иногда, когда я приходила к Мироше и выдавался свободный час, мы с ним играли партию-две. И вот как-то играем. Был удар Сережи. И вдруг он остановился с кием в руках, побледнел… Я проследила его взгляд. В огромное окно бильярдной видно: во двор шагом входят трое военных в фуражках с красными околышами.