Леонид Наумов - «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова

Наконец, в ряде регионов чистка, видимо, прекратилась еще в 1937 году, а массовые операции в 1938 году не продолжались.

Именно в марте — апреле был арестован ряд руководителей регионов, имена которых в 1937 году носили знаковый характер, — застрельщиков чистки: Заковский, Леплевский, Буллах.

В совокупности с организационной перестройкой в наркомате, переводе Ежова в НКВД и клановым конфликтом это все должно было ослабить степень управляемости (контролируемости) руководства НКВД.

27 апреля 1938 года руководитель УНКВД Омской области «северокавказец» Валухин был переведен на новую работу — первым секретарем Свердловского обкома. Он сразу стал действовать привычными методами и практически через неделю (5 мая) добился повышения лимита на 1500 по 1-й категории.

Вместо него постановлением Политбюро руководить в Омске был назначен капитан З. А. Волохов. С начала 1935 г. служил на Северном Кавказе, затем был заместителем Валухина и остался вместо него на регионе. Именно для него и было принято решение повысить лимиты еще на 1000 и, следовательно, продлить работу тройки.

5 мая начальник УНКВД Кировской области капитан ГБ Газов получил повышение и стал первым секретарем Краснодарского крайкома ВКП(б). В Кирове его сменил старший лейтенант ГБ Юревич В. И.

Итоги апрельских событий нашли отражение в постановлении Политбюро от 26 мая 1938 года «О работниках НКВД».

Комиссар 3-го ранга Борис Берман был переведен начальником 3-го управления НКВД (вместо арестованного Леплевского). Смелое кадровое решение. Дело в том, что управление должно было осуществлять чекистский надзор за транспортом и связью. Наркомом связи был в августе 1938 года Матвей Берман, брат комиссара 3-го ранга Бориса Бермана (группа «туркестанцев»), а первым заместителем наркома транспорта был глава клана «туркестанцев», комиссар 2-го ранга Лев Бельский. То есть это он должен был следить за своим братом и бывшим руководителем и в случае чего доносить Сталину. Может быть, он так и сделал бы. А может быть, и нет…

Комиссар 3-го ранга Дмитриев был переведен начальником ГУШОСОДОРа (на самом деле это был путь в тюремную камеру).

Но как потом выяснилось, самое главное кадровое решение звучало так:

«4. Освободить тов. Г. С. Люшкова от работы начальника УНКВД Дальневосточного края, с отзывом его для работы в центральном аппарате НКВД».

Сама по себе эта формулировка уже была опасна. Берману и Дмитриеву указывались конкретные новые должности, а для Люшкова ее «пока не подобрали». Если вспомнить, что месяцем раньше был арестован бывший начальник Люшкова — Леплевский, то этот перевод должен был быть еще более тревожным.

Доверие к Люшкову держалось на личной позиции Ежова, который считал возможным его использовать. По показаниям Фриновского, «ЕЖОВ скрыл от ЦК и СТАЛИНА показания, присланные из Грузинского НКВД на ЛЮШКОВА». Скрыл не скрыл, а «проверка фактов не подтвердила». Вроде бы «допрос сознательно был проведен с таким расчетом, что ЯГОДА этих показаний на ЛЮШКОВА не подтвердил, в то время как ЛЮШКОВ являлся одним из самых его близких людей».

16 апреля 1938 года Фриновский направил в Хабаровск Г. С. Люшкову шифровку: «…связи назначением Кагана другой край срочно откомандировать его наше распоряжение». Люшков договорился с Каганом, что по прибытии в Москву, если все будет в порядке, тот даст ему знать. В Москве Кагана сразу же арестовали. Люшков, не получив никаких известий от Кагана, все понял и, получив, в свою очередь, вызов в Москву 13 июня 1938 года, бежал в Маньчжурию.

«Своим подчиненным Люшков сказал, что должен лично встретиться на маньчжурской границе с нашим резидентом в Японии, по другой версии он инспектировал работу пограничников. Поздно вечером сел в машину с шофером и двумя чекистами, приехали на самую границу… Люшков наказал сопровождавшим ждать его тут, на заставе. А сам ушел пешком… на ничейную полосу.

Японцам чекист заявил, что он идейный противник Сталина: «Я до последнего времени совершал большие преступления перед народом, так как я активно сотрудничал со Сталиным в проведении его политики обмана и терроризма. Я действительно предатель. Но я предатель только по отношению к Сталину… Имеются важные и фундаментальные причины, которые побудили меня так действовать. Это то, что я убежден в том, что ленинские принципы перестали быть основой политики партии».

В письме Сталину уже из тюрьмы Ежов писал: «Решающим был момент бегства Люшкова. Я буквально сходил с ума. Вызвал Фриновского и предложил вместе поехать докладывать Вам. Один был не в силах. Тогда же Фриновскому я сказал: «Ну, теперь нас крепко накажут…» Я понимал, что у Вас должно создаться настороженное отношение к работе НКВД. Оно так и было. Я это чувствовал все время» [86, с. 356].