Виктор Бердинских - Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке

У нас в бухгалтерии работал старичок. Однажды я из Москвы привезла снимки Политбюро (их дали в нагрузку), все фотографии правительства. И — сразу в бухгалтерию. А он прямой такой был, посмотрел и сказал: «Да, видать, что не четыреста грамм едят». А нам тогда по 400 грамм хлеба давали. Тогда в НКВД были завербованные в коллективах люди, которые следили за сослуживцами и доносили на них. И вот одна такая у нас передала куда надо эти слова. Старичка забрали, куда-то отправили и только после войны в 1946 или 1947 году он пришел. Но до дома не добрался. Вместо Горок вылез в Бурце. Ехал на пароходе. Он поднялся в гору и от переживаний умер. Разрыв сердца! Там вид открывался на наше село. Очень уж хороший был мужик.

Меня тоже вызывали в НКВД. Ногин сказал: «Вы часто бываете в коллективе. Может, будете передавать, кто что сказал?» Я ответила: «Нет, я часто бываю в коллективе, но разговоров не слушаю, только заставляю делать, что нужно». А потом они, видимо, пригласили эту работницу. Платили ли за это, не знаю.

Буркова Валентина Михайловна, 1915 год, учитель

Мой одноклассник был взят за разговоры, он не вернулся. Взрослые боялись говорить в 1937–1938 годах, предупреждали детей. Ссыльных было много, больше женщин легкого поведения, из-за них в городе появились венерические заболевания.

Двадцать восьмой, двадцать девятый, тридцатые годы — это было тогда. Я помню, как шли колонны по этапу кулаков-выселенцев. Сначала лошади с людьми, детьми, потом люди с котомками, палками. В Кировской области ссылали в Кай и поселок Лесной. Их собирали на опорных пунктах. Колонны пеших шли по Вятскому тракту.

К Сталину и раньше, и сейчас хорошо отношусь. Он ведь не один в ЦК был. Все цари были душегубами, он тоже был.

За 34 года не нажил ничего — порядочный человек.

Была дисциплина: на пятнадцать минут опоздал — под суд. Все были на работе, не прогуливали. В магазинах колбасы было по двенадцать сортов. Брали 200–300 грамм. В рассрочку давали всяких товаров, материи. Все было дешевое.

Чарушина Зоя Ивановна, 1928 год, медсестра

Раньше, конечно, Сталин для каждого человека — это как отец родной. С таким уважением, трепетом относились и некоторые вместо иконы вешали, боготворили. Вот какое отношение было. И боялись… А как боялись? За пять минут опоздания судили. Тридцатые годы — это смутное время было. От родителей помню, боялись даже слово сказать, боялись где-то собираться, лишнего говорить. В тридцатые перед самой войной хватали на ходу. Я была свидетелем, как отца у меня чуть не упекли за частушку. Все продал, приехал голый. Ни сесть, ни лечь — ничего нет, а спел частушку злую. Спел, и все, а ведь частушка-то к Сталину и не относилась. Его бы расстреляли…

Маму тоже, если кто ночует из деревни, вызывали — кто да что. Вверху жил над нами из «серого дома», так вот как мы ему смерти просили! Скольких он упек! Когда уж война кончилась, все на реку ездили на лодках кататься.

И он, видимо, со своей организацией из «серого дома» ездил по реке на лодке, лодка перевернулась, и он на реке тонул. Все видели, а никто его не спас. И после войны не поймешь, что было. Почему в плену был? Да ведь он, может, раненый был, может, оглушило его. Виноват разве? Вспоминаешь, и волосы дыбом встают, вот какое время было!

Платунова Елизавета Ивановна, 1900 год, дер. Ерусалим, крестьянка

Деревня наша была на баском месте. Нашу речку пошто-то звали Крутец. Наверно, из-за того, что шибко было круто. Сбегали в нее малые речки: Водяниха, Борисовка. А вода-то в них была! Каждый камешек по цвету увидишь. А мель-ниц-то сколь на них было! Ерменская, Скоковская, Борисовская, Боровлянская, Ботяниха. Мельницы мололи на три сорта. Страсть хорошо жить, коли мельницы-то близко.

Леса около деревни были вот уж сколь хороши. А берег-ли-то как! В среднем поле лес был строевой. Идешь по нему, сосны стоят одна к одной, только в вершинах пошумливает, ровнехонькие. Разделен был на полосы, кажный и ухаживал за ним. На дрова рубили в верхнем поле, и там был у каждого заполосник. Вырубишь сколь на дрова, весь сук подберешь. Мелочь всю осень сжигали. Бурелом весь сразу подбирали.

По заполоснику как по избе ходили, перешагивать нечего было — вот какой был порядок. А хлебушек-то рос, ой господи! У каждой семьи в деревне было три полосы земли в поле. Полосы по пятеро гон. Долги же они были! Скота держали помногу. На поля вывозили назем все соседи вместе — были наземные помочи. А вот была у нас вдова, мужик-то умер, звали ее Ваниха-Якуниха. Ей-то уж обязательно назьму возили. Было трое ребят у нее, все малы.