Лев Гумилев - Конец и вновь начало

В этих прекрасных стихах, как в фокусе линзы телескопа, соединены взгляды гностиков, манихеев, альбигойцев, карматов, махаянистов — короче, всех, кто считал материю злым, а мир — поприщем для страданий. Вторая позиция — мироутверждение.

Сходство позиций только в одном — в иррациональности отношения персоны (человека и животного) к биосфере. Остальное — диаметрально противоположно, как в средние века и, видимо, до нашей эры.

В первой позиции — стремление заменить дискретные системы (биоценоз) на жесткие («И снится мне железный вал турбины»), которые, по логике развития, превратят живое существо в косное; косное, при термической реакции, разложится до молекул; молекулы распадутся до атомов; из атомов выделятся реальные частицы, которые, аннигилируясь, превратятся в виртуальные. Лимит такого развития — вакуум. И наоборот, при усложнении систем, где жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие, которое немедленно передается в психологическую сферу, создает искусство, поэзию, науку. Но, конечно, «за все печали, радости и бредни» придется отплатить «непоправимой гибелью последней».

Итак, этническая история имеет следующие три параметра:

1. Соотношение каждого этноса с его вмещающим и кормящим ландшафтом, причем утрата этого соотношения непоправима: упрощаются, а вернее, искажаются, и ландшафт и культура этноса.

2. Вспышка и последующая утрата пассионарности; этногенез — как энтропийный процесс. Диссипация биохимической энергии живого вещества биосферы с выбросом свободной энергии.

3. Выделение из этноса отдельных персон и консорций (сект), изменяющих стереотип поведения и отношение к природной среде на обратное. Идеал (далекий прогноз, желанная цель, формирующая психологическую доминанту не только на персональном, но и на популяционном уровне) меняет знак (либо усложнение, либо упрощение системы; не смешивать с обывательскими понятиями: «хорошо» и «дурно» и с умозрительными: «прогресс» и «отсталость»).

Только в этом, последнем параметре решающую роль играет свободная воля человека, обеспечивающая ему право выбора, но и подлежащая морально-юридической оценке: если некто желает стать преступником и злодеем, осуждение его уместно.

В эти три формулы умещается вся теория, необходимая этнологии для объяснения, почему история народов и государств идет не прямо по пути прогресса, а зигзагами и частыми обрывами в никуда. И почему, на фоне столь трагичном, этносы существуют и радуются жизни.

Никто не живет одиноко, даже если очень этого хочет. Невидимые нити связывают страны, обитатели которых никогда не видели друг друга. И как ни называть эти связи — культурными, экономическими, политическими, военными они нарушают течение этногенезов, создают зигзаги истории, порождают химеры и зачинают призраки систем, т. е. антисистемы. Так обратим на них внимание, чтобы наше представление о ведущем сюжете исследования не было ни однобоким, ни неполноценным.

Идеологические воздействия иного этноса на неподготовленных неофитов действует подобно вирусным инфекциям, наркотикам, массовому алкоголизму. То, что на родине рассматривается как обратимое и несущественное отклонение от нормы, губит целые этносы, не подготовленные к сопротивлению чужим и опьяняющим идеям. К числу таких принадлежал гностицизм как логика жизнеотрицания.

Бывают эпохи, когда людям жить легко, но очень противно. Именно таким был закат Римской империи, но с рождением Византии появились цели и интерес к жизни. Как уже было сказано, византийский суперэтнос вылупился из яйца христианской общины, социальным обрамлением которой была церковная организация. Но в этом яйце таился и второй зародыш, так называемый гностицизм.