Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

Продолжил ходить по кабинету, раскуривая трубку.

Что я мог сделать?! И я ответил:

– Ты же знаешь, Коба, жена ни при чем.

– Ну вот и славно. – Он вдруг благодушно улыбнулся. – А я о нас с тобой утром вспоминал. Письмо из Курейки получил, от Мерзлякова – не помнишь такого?

Я плохо понимал после случившегося…

– Ну, стражник, который ко мне хорошо относился. Я тебе тогда рассказывал. Девку мою мне ебать разрешал. – Он добро засмеялся. – Его репрессировать собрались… все-таки бывший жандарм. И он мне написал. Хочу заступиться. Не в службу, а в дружбу – садись за машинку.

И я сел за пишущую машинку… после всего. Он расхаживал по кабинету и диктовал:

– В сельсовет деревни Емельяново Красноярского района и округа. Настоящим сообщаю, что Михаила Мерзлякова знаю по месту моей ссылки в селе Курейка, где он был стражником. Относился он к своим обязанностям формально, без обычного полицейского рвения, не шпионил за мной, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои отлучки и выгодно отличался от других полицейских. Все это считаю своим долгом засвидетельствовать перед вами…

Он просмотрел отпечатанный текст и расписался под ним.

– Ну вот, спасли мы с тобой хорошего человека… Текст запомнил? Не забудь вставить его в свои « записьки ». И не ври, что не пишешь.

Я вышел от Кобы в шесть вечера. Как рассказала дома жена, все случилось в половине шестого. Сначала, как всегда, позвонил Поскребышев:

– Говорят, у вас на картине опять присутствует враг народа. Шпион, бандит и немецкий наймит Егоров сидит рядом с двумя прославленными героями – товарищами Буденным и Ворошиловым. Немедленно замазать!

Жена вызвала из дому Катю замазывать Егорова. Та приехала, когда жене позвонили из приемной Ежова. Говорил сам нарком:

– Там у вас какая-то девка специализируется на портретах врагов?

Жена хотела ответить, но Ежов продолжал:

– Впрочем, для дочки… – и он назвал фамилию ее отца, – это закономерно. Вы знали, чья она дочь?

– Нет, – поторопилась солгать моя несчастная жена.

– Напишите нам отчет о действиях этой, с позволения сказать, художницы…

Она успела только повесить трубку, а на выставку уже входили двое в форме. Бедная Катя в Маршальском зале замазывала Егорова, когда жена вошла с ними. Катя заплакала. В туфельках, в легком платьице повели ее к машине…

Жена конечно же догадывалась о нашей ночи. И все-таки искренне жалела Катю.

Вот тогда в первый раз сказал себе: «Я ЕГО НЕНАВИЖУ!»

На Лубянке мне сказали, будто арестован Ягода. Вечером того же дня я узнал, что памятник Ягоде, воздвигнутый на Беломорско-Балтийском канале, взорван вместе со скалой, на которой гордо стоял.

Сам Ягода в это время уже давал первые «нужные показания»…

Мне позвонил Ежов. Сказал с каким-то торжеством в голосе:

– Ну что, тебя не пустили в Париж? Действительно, нечего тебе мотаться по заграницам. Ты заходи завтра ко мне, я тебя определю на другое место. – И засмеялся.

Я решился позвонить моему другу. Ответил Поскребышев. Насмешливым тоном сообщил:

– Товарищ Сталин занят и просит его не беспокоить.

Я понимал, что это означает.

Честно говоря, я не очень боялся ареста. Меня уже арестовывали при царе. Я не боялся, потому что после Революции провел большую часть жизни на Западе, занимался разведкой и не мог представить, какую тюрьму создал мой заботливый и великий друг. Я не понимал (точнее, старался не понимать), что кровь Тухачевского в кабинете Ежова имеет прямое отношение и ко мне. Я думал только о том, как противно будет смотреть на торжествующую рожу карлика. Я простился с женой и дочуркой и поехал на Лубянку.

Помню, вошел в кабинет Ежова и изумился: огромный стол выдвинут в центр, за ним – Ежов и двое следователей, я их видел в наших коридорах. Они играли в карты.

– Садись с нами, товарищ Фудзи, – пригласил Ежов.

Я сел за стол.

– Выпить хочешь? Великолепный коньяк. Такой в Париже тебе не по карману! Вчера арестовали твоего начальника, бандита и иуду Ягоду. Вот протокол обыска читаем и удивляемся. Сколько же он наворовал! – и он стал читать протокол: – Вин разных – тысяча двести двадцать девять бутылок. Ничего себе! Коллекция порнографических снимков – три тысячи девятьсот четыре. Антикварных изделий – двести семьдесят штук… Контрреволюционная троцкистско-зиновьевская литература – пятьсот сорок две книги. Берег их книги, хранил все, что касалось мерзавцев, – и, усмехнувшись, постучал по тарелке, стоявшей между бутылок. На ней лежали две пули. Поймал мой удивленный взгляд. – Не помнишь? Я ведь при тебе докладывал товарищу Сталину. Это пули, которыми расстреляли мерзавцев Зиновьева и Каменева. Их тогда забрал подлец Ягода. А я их забрал сегодня у него. – Он посмотрел на меня в упор. – Можешь потрогать. Исторический сувенир.