Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

– Чекисты из военной разведки неплохо работают, не чета твоим бездельникам. Большие деньги пришлось им заплатить, – и он уставился на меня.

Я промолчал.

Перед ноябрьскими праздниками Коба вновь позвал меня в Кремль. В кабинете сидел Молотов. Коба молча протянул мне листок. Это были подробно записанные разговоры Бухарина в Париже. Все его высказывания о Кобе.

Мрачно глядя на меня, Коба сказал Молотову:

– Я все думаю, почему товарищ Фудзи утаил в отчете многие преступные бухаринские слова? И почему он просил за каменевских выблядков? И почему он так скупо рассказал о посещении Тухачевского? Может, он тоже в троцкистской шайке? Как думаешь, Вячеслав?

Я облился потом.

– Если бы… – как-то брезгливо ответил Молотов. – Он не потянет. Обыватель. Пожалел детей и Бухарина.

– Нет, Вячеслав, дело серьезнее. Он разведчик. Мог ли он подумать, что я не узнаю? Мог, если только он херовый разведчик. Но он отличный разведчик. Значит, Молотошвили?

Молотов молчал.

– Значит, он не сомневался, что я все узнаю про разговоры Бухарчика. И конечно же понимал, что не следует просить за каменевских детей. Мы ведь с ним с Кавказа, нам все известно про кровную месть, которую должны исполнять подросшие дети. Просто товарищ Фудзи решил… решился показать, что имеет право на собственное мнение. Нет, дорогой Фудзи, мы идем к новым берегам, где не существует собственного мнения. Там есть лишь одно мнение. Объясни ему, Вячеслав.

– Есть только мнение партии, которое формулирует товарищ Сталин. Страна у нас стала единой. Кто против – зашибем!

– Нет, ты торопишь события, Вячеслав. Страна единой пока не стала – мешают! Но вскоре станет… Однако что же нам делать с товарищем Фудзи? – продолжал Коба. – Мы, Вячеслав, нынче с тобой волки – санитары леса. Мы должны вычистить страну. Беспощадно. Это нелегко. И в свете такой задачи как нам поступить с ним? Расстрелять его или не расстрелять? – Он заходил по комнате, задумчиво куря трубку. Повторил: – Расстрелять или не расстрелять?

Мое состояние описывать не стоит. Молотов явно не знал, куда Коба клонит. Он привычно загадочно молчал, поблескивая пенсне.

– Я так думаю, дадим ему возможность перевоспитаться, – засмеялся Коба. – Ты, Фудзи, продолжишь наблюдение за Бухарчиком. На этот раз, уверен, будешь повнимательнее писать отчеты. Заслужи, дорогой, право жить рядом с нами, с твоими товарищами…

Так он окончательно поставил меня на место, точнее, окончательно сделал меня стукачом.

7 ноября, в главный праздник страны, как обычно, должны были состояться демонстрация трудящихся с коллективными выкриками тысяч глоток «Слава великому Сталину!» и военный парад.

Коба прислал мне пропуск на трибуну на Красной площади.

Тогда, 7 ноября, на моих глазах он организовал увлекательную игру.

Мое место оказалось совсем рядом с Мавзолеем. Его места , конечно же, были рядом со мной – Бухарин пришел вместе с юной красоткой женой. Она смотрела на него влюбленными, хмельными от счастья глазами, как и положено чистой девушке, только что познавшей плотскую любовь. Я поздоровался. Но он не услышал. Он несчастно, неотрывно глядел на пустую трибуну Мавзолея, где так недавно красовался сам. Трибуна пока пустовала. Наконец все зааплодировали – на ней появился Коба с соратниками. Точнее, с теми, кого он оставил. Пока. Недавние обитатели трибуны – Рудзутак и прочие – сидели в камерах либо уже лежали в могилах.

И в этот момент я увидел: к нам подходил офицер в форме НКВД. Неужели? Арестует? Кого? Меня? Его? Обоих? Здесь? На глазах у всех? Такого никогда не бывало! Всегда ночью! Но «этот повар умел готовить острые блюда». Может, придумал так опозорить? Как стучало сердце… Бухарин, конечно же, тоже увидел. Побледнел. Думаю, побледнел и я.

Офицер прошел мимо меня (счастье, счастье!). Подошел вплотную к Бухарину, остановился. Отдал честь и после паузы сказал:

– Товарищ Сталин приказал мне передать, что ваше место не здесь. – (Бухарин стал белее белого.) – Ваше место – на трибуне Мавзолея, – торжественно закончил офицер.

Боже, что стало с Бухарчиком! Забыв проститься с любимой женой, вообще забыв о жене, он заспешил, почти побежал за офицером. До сих пор помню счастливейшее лицо этой красавицы! Ее любимый вновь вознесен на Мавзолей! Стоит в ареопаге вождей! Оба решили, что это окончательное прощение. Как плохо они знали моего друга!