Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Гибель богов

Эскорт Светланы составляли няня и родственники обеих жен Кобы: жена брата его первой жены, бывшая оперная певица Мария Сванидзе, и жена брата второй жены, Нади, – Женя. Та самая рослая красавица блондинка, с которой у Кобы… Мне даже показалось, что всё представление он устроил для нее, хорошо зная, что должно произойти в метро…

То, что должно было произойти, организовали Паукер, Ягода и я.

Собирались они два часа, и за это время сотни агентов наполнили станцию «Охотный ряд», изображая публику. Второпях мы немного подкачали с одеждой – вся «публика» была в одинаковых темных костюмах!

Паукер с Ягодой, прикрывая собой Вождя, вошли в метро первыми. За ними последовал сам неустрашимый Коба. За Кобой, визжа от восторга, – Светлана с няней, Марией Сванидзе и Женей Аллилуевой. Потом мы – я, Каганович и привычно молчащий Молотов. Когда спустились по эскалатору, толпа агентов кинулась приветствовать Вождя. Исступленно кричали «Ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!». С восторгами немного переборщили – снесли бронзовый светильник…

После, уже наверху, он победоносно посмотрел на меня.

Я только развел руками, потрясенный любовью народа.

Он до конца играл в игру. Вернувшись, сказал почти виновато, обращаясь к Жене:

– Что делать, России нужен Бог и царь. Без царя наш народ не может, – и печально вздохнул.

Но я уверен: будь там настоящая толпа – восторга было бы еще больше. Такого же, какой читался в восхищенных глазах Жени.

…Бедная Женя и в страшном сне не могла увидеть свое будущее, о котором речь впереди.

Накануне нового, тридцать шестого, года я застал его за чтением писем от заключенных вождей.

– Вот Зиновьев пишет часто, а Каменев вообще не пишет. Не хочет разоружиться… Зиновьев благодарит, – и он прочел: – «В тюрьме со мной обращаются гуманно, меня лечат…» Видишь, выполняются договоренности. – Коба усмехнулся и продолжил читать письмо: – «Но я стар и потрясен. За все эти месяцы я состарился лет на двадцать. Помогите. Поверьте. Состояние мое очень плохое. Горячая просьба издать мою книгу, написанную в ссылке… Писал ее кровью сердца. И еще, если смею просить о семье своей, то особенно о сыне. Вы знали его мальчиком. Он талантливый марксист с жилкой ученого. Помогите им. Всей душой теперь ваш…» Видишь, «всей душой» теперь мой, а прежде – чужой… Как выступать – мой, как тайно голосовать – опять чужой. Выпусти его – и все начнется сначала, но зато сейчас всей душой мой, – и, усмехаясь, еще раз медленно прочел письмо.

Зачем? Думаю, он понимал, что я продолжаю записывать. И, зная мою память, хотел, чтобы жалкое угодливое письмо врага сохранилось. Чтобы никто не мог сказать, что он их пытал. Мой друг очень заботился об истории.

Помню тридцать первое декабря тридцать пятого года – тот последний Новый год, когда мы собрались все вместе на квартире Кобы. Моя жена умудрилась заболеть гриппом (она всегда заболевала накануне подобных посиделок), и я снова пришел один.

Кремль очень изменился. Охрана – повсюду, за каждым поворотом. Было ощущение, что они стоят непрерывной цепью вплоть до его квартиры.

Пришли Сванидзе. Милый Алеша, все такой же красавец с голубыми глазами, орлиным носом, правда, уже с седыми волосами… Недавно Коба определил его одним из руководителей в Государственный банк. Его жена Мария – постаревшая знойная еврейская красавица, в прошлом – оперная дива. Самое смешное – на пятом десятке она влюбилась в Кобу и преследовала его влюбленными глазами. Всё это невероятно злило Алешу. Она была в вечернем платье, диковатом среди весьма скромных нарядов остальных дам. С ними – сын, названный революционно – Джонрид.

Присутствовало всё наше грузинское «кремлевское» землячество – Серго Орджоникидзе, Нестор Лакоба, приехавший из Абхазии, все с женами. Был и… Авель Енукидзе! Коба вызвал его из Харькова. Короче, он собрал всех. Мы, глупцы, решили, что произошло невероятное: Коба простил! Мы еще не знали его любимого обычая – поцеловать перед, обнять перед… Обнять «на дорожку»… Почти всем приглашенным очень скоро предстояла эта последняя дорожка…

Русскую часть гостей составляли супруги Аллилуевы – Павлуша и Женя. Она была великолепна в простом черном платье, облегавшем сильное тело. Высокая, длинноногая, загорелая и гордая… Все говорили ей незамысловатые комплименты по поводу загара. Коба смотрел на нее хмельным взглядом…

После боя часов на Спасской башне и праздничных тостов с пожеланиями счастья в новом году Коба встал из-за стола, подошел к граммофону, поставил пластинку (у него была гора пластинок). И объявил: