Жак Мадоль - Альбигойская драма и судьбы Франции

Раймон VI попытался выйти из затруднительного положения, обещая все, о чем его просили, и не выполняя обещаний. Тщетно требовали от него преследования катаров и евреев — он отказывался от этого с таким упорством, что папа, наконец, ему написал: «Ты создан не из железа, твое тело подобно телам других людей; тебя может настигнуть лихорадка, поразить проказа или паралич, ты можешь стать одержимым, захворать неизлечимыми болезнями. Божественное могущество способно даже превратить тебя в животное, как вавилонского царя [99], И что же? Прославленный арагонский король [100]и все остальные знатные сеньоры, твои соседи, присягнули на повиновение папским легатам, и один ты отверг их и стремишься к наживе на войне, подобно ворону, питающемуся падалью. Тебе не совестно нарушать клятву, обязывающую тебя изгнать еретиков из твоего фьефа? И когда наш легат упрекнул тебя в укрывательстве, ты осмелился ответить ему, что легко предоставишь такого ересиарха, такого катарского епископа, который докажет превосходство своей веры над католической». Это доказывает то, что публичные диспуты между католиками и катарами не всегда принимали для последних неблагоприятный оборот, как пытаются нас убедить католические источники. Историю всегда пишут победители, заметила Симона Вейль [101].

Впрочем, чем же обычно оборачивались подобные диспуты об исключительно тонких вопросах, если учесть изворотливость и красноречие катар-ских ученых, не уступавших своим католическим противникам? Эти вопросы, правда, не ставились, но подразумевались. Спор вели, обрушивая друг на друга тексты из Писания, которые каждый толковал по-своему с большим или меньшим искусством. Самым серьезным в катарской доктрине было отрицание Воплощения Христа, основы католического вероисповедания. Если не было подлинного Воплощения, то разве не остался сей видимый мир целиком погруженным во мрак и грех? [102]Потому-то подлинная церковь не может иметь части в этом мире. Догмат о Воплощении, напротив, оправдывает присутствие в мире католической церкви. Но эти вещи скорее подразумевались, чем открыто говорились обеими сторонами, и слушатели длинных дискуссий могли только угадывать, в чем было дело.

Если столько южан симпатизировали катарам, то бесспорно потому, что они предпочитали верить в существование светлого мира, полностью отличного от этого. Такой выбор избавлял их от другого, сиюминутного и тягостного. Например, катары беспрестанно повторяли евангельские слова «Не судите», что избавляло их от порицаний посторонних или осуждения самих себя. В конце концов, худшее в этом мире — не его внутренняя порочность, а его разнородность, смешанность: здесь души, порождение света, заключены в тела из глины. Итак, в мире нет добрых и злых, и представлять манихейство как деление на хороших и дурных — это насмехаться над ним. Все добры, если иметь в виду души; все дурны в той мере, в какой эти души являются пленниками злых сил. Те, что освободились, как Добрые Люди, — полностью добры. Вот почему незачем молиться за мертвых или чтить их могилы — в любом случае их души переселились, то ли вдохнув жизнь в другое тело, то ли воссоединившись навечно со своим телом из света. Так что никакого культа реликвий, никаких паломничеств, ничего подобного…

Те, кто жил с такими убеждениями или в какой-то степени разделял их, больше не имели ничего общего с католиками не только в мыслях, но и в повседневном поведении, сознательно ставя себя вне христианского мира. Можно ли было допустить подобную обособленность, никак не прореагировав? Это означало бы игнорировать очевидные явления эпохи. Скорее удивляет поведение Рай-мона VI, полагавшего, что он сможет долго хитрить с папством и его представителями. В самом деле, несмотря на различие языков и разнообразие христианского мира, несмотря на периодическое сопротивление власть имущих, общность веры и всеобщее выполнение одних и тех же обрядов создавало подлинное единство всех его членов.

Можно пересечь из конца в конец весь христианский мир, от испанских королевств, воюющих с исламом, до далекой Дании, настолько похожей на язычников-куманов, что святой Доминик одно время даже собирался ее крестить, — повсюду одни и те же алтари, одна и та же месса, совершаемая на латинском языке одними и теми же священниками. Они могли быть в разной степени добродетельными или образованными, не суть важно: их объединяли одинаковая вера и повиновение. Если же инакомыслие и существовало, оно держалось в строжайшем секрете или проявлялось в отчаянных мятежах. В любом случае инакомыслящие были отторгнуты от целостного общества. Только евреи в своих гетто имели право на иную религию, но при условии существования внутри христианского мира как инородное сословие. Впрочем, они и отделялись, подобно маслу от воды. Если же они вырывались из своих резерваций, активно сливаясь с христианами, то тут же вмешивались религиозные власти. Так, мы видим среди требований, предъявленных церковью графу Тулузскому, наряду с изгнанием еретиков лишение евреев общественных должностей.