Яков Гордин - Ермолов

Все трое проявили себя на военном поприще — именно на Кавказе во время наместничества Воронцова, тоже их опекавшего. Виктор дослужился до чина генерал-лейтенанта, Клавдий — до генерал-майора, Север — до полковника гвардейской артиллерии.

Самый младший, Петр, о котором не знал Берже, но о существовании которого ясно из переписки Ермолова, не радовал отца. Он был записан унтер-офицером в Тенгинский полк и убит в бою с горцами…

А еще в московском доме Ермолова с ним жила до самой его смерти крепостная девушка. И был у него «воспитанник» Николай Алексеев, о котором он тоже заботился. Николай дослужился до генерал-майора.

Кавказские сыновья Алексея Петровича, не порывая связей со своими горскими родственниками, органично вошли в среду русского дворянства, заключили удачные браки. Вполне преуспевало и следующее поколение. Так, сын Клавдия, тоже Югавдий, стал камер-юнкером императорского двора.

Письма Алексея Петровича 1820 года производят противоречивое впечатление.

Он горд военными успехами собственными и своих подчиненных.

«В Имеретии, благодаря богу, рассеяны все шайки мятежников…»

«Тебе, как другу, хочу признаться, — пишет он Закревскому, — что покорение всего Дагестана меня весьма потешило, народы сии имеют знаменитость и никакой не признавали над собой власти. Здесь такой вселяли они ужас, что никто верить не хотел, что их усмирить возможно».

Дело в данном случае не в том, что Алексей Петрович далеко не точно оценил ситуацию: Дагестан затаился на время, но отнюдь не был сломлен.

С ханствами фактически покончено. Чеченцы загнаны в горы и голодают.

Но 16 октября того же года он пишет Закревскому: «Что сказать о себе? Хлопоты те же, год тяжелый, фураж так дорог, что если бы можно было кормить лошадей пшеном сарачинским (рисом. — Я. Г. ), то едва ли было бы дороже ячменя. Я начинаю понемногу прихварывать и, кажется, что лета напоминают, что уже не по них должность многотрудная. По справкам оказалось, что из всех здесь бывших начальников я живу в Грузии более прочих, а жизнь подобная не красит! Напрасно, друг любезный, замышляешь ты женить меня: прошло время и жене наскучить можно одним попечением о сбережении здоровья дряхлого супруга (ему 43 года. — Я. Г. ). Хорошо тебе рассуждать еще молодому человеку, избравшему жену чудесную. Не думаешь ли, что все такие? Тебя судьба наградила по справедливости, а если мне достанется характера, моему подобного, то мы можем давать уроки малой войны».

Еще через полтора месяца — Кикину: «В черные минуты жизни, каковые жизнь здешняя доставляет во множестве…»

Эти «черные минуты» могли быть вызваны и тем, что он чувствовал убывание физических сил. Почти без отдыха после тяжких кампаний 1812,1813, 1814 годов он взвалил на себя далеко не радостное знакомство с Грузией, злое напряжение персидского посольства, многомесячные походы против мятежных горцев, жизнь на бивуаках… Только его богатырская конституция могла это выдерживать — до поры.

Была и еще одна фундаментальная причина его мрачности — крушение персидских планов.

Вопреки его настояниям Петербург признал Аббас-мирзу наследником престола. Это придало принцу уверенности, и он вел себя по отношению к Ермолову — при непрекращающихся переговорах о границе — все более вызывающе.

Алексей Петрович постоянно убеждал императора и Нессельроде во враждебности Аббас-мирзы и неизбежности войны. От него отмахивались.

Аббас-мирза с помощью английских офицеров энергично готовил армию.

Вторая половина 1820 года была временем острого психологического кризиса. Ермолов все яснее осознавал свое положение как ссылку. Его стремление в Петербург, о котором писал он Закревскому, было вызвано не только желанием передышки, стремлением окунуться в другую атмосферу, вдохнуть европейского воздуха. Зная о приготовлениях Аббас-мирзы и трезво оценивая возможности Кавказского корпуса, он уже не так как прежде стремился к войне.

Возможно, он надеялся, что личная встреча с императором изменит его судьбу. Хотя на что он мог рассчитывать — непонятно. Посты командующих обеими армиями были заняты, но в любом случае, на что бы он ни рассчитывал, он преувеличивал расположенность к нему Александра. Тот явно не собирался надолго возвращать его в Россию — не говоря уже о Петербурге.

Но какие-то вполне определенные планы у Алексея Петровича были.

Он писал Закревскому в конце ноября 1820 года: «Я думаю, однако же, что если не просить на то позволения, надобно, по крайней мере, предварить на счет моего приезда, дабы не был неожиданным. Досаден будет вопрос: зачем приехал? Сделай дружбу, распоряди все пристойным образом и меня уведомь».