Эрик Дешодт - Аттила

— Всё это ложь, — отпирался Вигила, — клевета Эдекона, хотевшего его подкупить.

— Ты слишком богат, чтобы тебя подкупали, — издевался Аттила. — Кто велел тебе убить меня руками Эдекона?

— Никто!

— Не хочешь говорить? Ну что ж. Твой сын скажет.

— Я ничего не знаю, — сказал Профим.

Проигнорировав его ответ, Аттила стал его расспрашивать.

— Я ничего не знаю, — отвечал бедный Профим.

— Ладно, — решил Аттила. — Он ничего не знает и ни на что не годен. Тогда пусть умрет.

— Он ничего не знает! — завопил Вигила. — Ничей я не сообщник! Я всё придумал сам!

— Ты для этого слишком глуп, — отрезал Аттила.

Профима поставили на колени, над его головой занесли меч.

— В последний раз спрашиваю, — произнес Аттила без всякого гнева, — кто тебя послал?

— Хрисафий! — крикнул Вигила и лишился чувств.

— Я давно это знал, — сказал Аттила.

Можно ли поверить в то, что случилось потом?

Когда Вигила пришел в себя в своем узилище, перед ним стоял Эсла. Вигила спросил, что с ним собираются сделать.

— Ничего, — ответил Эсла.

— А мой сын?

— Завтра уезжает в Константинополь с Орестом.

Эсла также сообщил Вигиле о том, что его переводят в палатку сына и освободят, когда Феодосий заплатит символический выкуп. Вигила не верил своим ушам. Он якобы сказал: «Феодосий не заплатит!» А Эсла якобы ответил: «Выкуп будет чисто символическим, заплатит».

Константинополь. Хрисафию сообщили о прибытии гуннской делегации. Полный надежд, он устремился ей навстречу. Посольство возглавлял Орест. Его сопровождал сын Вигилы. Не обращая внимания на главного евнуха, Орест проследовал прямо в императорский дворец, где Феодосий в горячке ждал доброй вести. Орест протянул ему послание Аттилы. Разнервничавшись, император прочел вслух непростительные слова:

«Твой меченосец — убийца, пришли мне его голову, иначе я приду и обезглавлю его сам».

Хрисафий упал в обморок. Император опомнился:

— Ты получишь ответ завтра.

— Через час, — отрубил Орест.

Через час он вернулся. Феодосий вручил ему договор, в котором были тщательно соблюдены все условия Аттилы. Орест даже не взглянул на свиток, сунул его в рукав и сказал: «Я пришел не за договором, а за головой твоего евнуха».

Феодосий воскликнул, что это невозможно, и стал предлагать вперемешку всякие виды компенсации: земли, женщин, дворец для Аттилы в Константинополе… Орест ничего этого не хотел, он требовал голову главного евнуха.

— Приходи завтра, — предложил император.

— Даю тебе еще один час.

Явился Хрисафий, стал умолять и грозить: если его убьют, будет переворот. Император ответил, что сам это знает и не станет его убивать.

— Я оставляю Хрисафия при себе, — возвестил он Оресту, который пришел час спустя.

— Как хочешь, — ответил Орест.

Потом, по приказу Аттилы, вручил Феодосию мешок с золотом Вигилы. Император спросил, что они сделают с Вигилой. Орест ответил, что его отпустят лишь тогда, когда будет уплачен выкуп. Какой выкуп? Одна либра золота, Вигила большего не стоит. Феодосий уплатил. Орест ушел.

Вигилу отвезли в Константинополь. При нем было послание Аттилы — копия того, что уже вручил императору Орест: «Твой меченосец — убийца. Пришли мне его голову, иначе…»

Но когда Орест явился к Аттиле, тот сказал:

— Надеюсь, этот дурак не убил своего евнуха?

— А что?

— У нас есть прекрасный повод возобновить войну, когда мы сочтем нужным.

Дипломатия Аттилы была главным образом интуитивной и персонализированной. Она всегда соотносилась с собеседниками, причем с такой точностью, будто все их мысли и душевные порывы были известны наперед, а они сами — открытая книга.

Аттила с поразительной проницательностью и дьявольской изощренностью видел своих визави насквозь. Слабых он вел, куда хотел, менее слабых — куда мог, но всегда одерживал верх. Это был несравненный игрок в «кошки-мышки». Восточной империи он явил себя мастером этой игры, переполошив ее правительство. Феодосий уже потерял голову, когда предложил довериться суду Онегесия (это всё равно, как если бы поляки в 1938 году попросили Гитлера рассудить их в вопросе о Данциге), да так ее и не нашел.

Не хотим никого обидеть, но обаяние, под которое попали столько вождей кавказских, поволжских и донских племен, храбрых и гордых, донельзя свободолюбивых, которых он покорил в первую очередь, не является неопровержимым доказательством его гения. Тех он покорил или обаял бы в любом случае, потому что был их сродственником, и они признавали в нем свои амбиции, которые самые дерзкие из них лишь лелеяли в своей душе, наконец, потому, что он был сильнее. Но не будь они ему верны, он не смог бы выйти за пределы родной степи.