Лин Паль - Тайны Киевской Руси

Егор Классен, который так проникся русским духом, что полностью позабыл о своих тевтонских корнях! Всю жизнь он изучал памятники русской старины и труды современных ему специалистов. А в те времена наибольшее распространение получила норманнская теория происхождения Русского государства На беду норманнскую теорию произвели на свет такие же «русские немцы», как и сам Классен, только на основе летописей они делали вывод не о силе, а о слабости древнего дикого народа, поселившегося на территории Русской равнины. И весь труд Классена – попытка разобраться со своими соплеменниками, отрицавшими гений русского народа, которому незачем было никого призывать на княжение из-за моря – претендентов и так хватало среди славян. К славянам Классен отнес чуть ли не все народы, каким-то образом оказавшиеся с ними в соседстве, попали в славяне и роксолланы с яцигами. Не мудрствуя лукаво, можно просто привести «перевод» и расшифровку Классеном одной из древних надписей на происходящей с Балкан золотой чаше: Булд жупан теси луге ; Тоши бу Таул жупан, Тагрогитциги таиси. В переводе Классена текст зазвучал, само собой, по-русски: Был Жупан тише луга ; То был Таул-жу-пан, Тагрогицигов укрывший (утаивший).

«Это окончательно убеждает, – делал, вывод Классен, – что яциги были Славяне, ибо и слово жупан принадлежит славянам и соответствует князю или гетману. Сербия разделена была даже на жупы, что соответствует русским уделам; а великий жупан соответствовал великому князю и находился в тех же отношениях к жупанам, как последний к князьям».

Вероятно, для жившего в девятнадцатом веке Классена вывод был и не столь «ненаучным», но для Карпеца из двадцатого столетия – более чем. Впрочем, среди наших современников есть как желающие «додать» русским недостающего величия и «старины», так и желающие отнять у русских кусок их истории. И второй подход к нашей истории вполне понятен, хотя и носит чисто политическую окраску: на самостийной Украйне пишут свою историю, в Беларуси – свою, в Литве и Польше – свою. Тут беда, скажем, не в отсутствии исторических памятников, а беда в политике самого русского государства в период, когда оно было империей и когда оно «выключало» из русской истории какие-то ее части, если это оказывалась вдруг не история московская. Так из нашего исторического описания исчезла киевская часть истории после отхода территории к Литве и Польше, и так же неожиданно киевские земли появляются снова, спустя века, после присоединения Украины к России в 1654 году. В этом плане Русское государство сделало все, чтобы его история оказалась еще более смутной, чем на самом деле: как только земля присоединялась, с этого момента она вплеталась в общую историческую ткань, как только «уходила» – вместе с ней уходила и русская история. На фоне таких государственных фальсификаций вполне очевидно должны были появиться и альтернативные «истории» ушедших земель, где, в свою очередь, выискивались следы особой древности того или иного народа, прежде считавшего себя русским.

Так что по большому счету русская история гораздо больше политика, чем история. И таковое положение вещей, конечно, создавало и создает «тайны», но это не столько научные загадки, сколько политические экивоки. Ведь и исключенный из государственного употребления Киев со всеми своими землями и городами никуда не исчез после отложения от Руси, как он стоял на берегу Днепра, так и продолжал стоять, и люди жили в нем те же самые, что и прежде, но на четыре века они «пропали» из нашей истории. И для очень многих людей эта «пропажа» при изучении школьного курса истории объяснялась просто и очень просто: Киев был разрушен татаро-монголами и больше не воскрес, он был отстроен только после 1654 года! Но на самом деле ничего такого не было и быть не могло. Киев был разрушен, но в скором времени отстроен, только… он не был более частью восточно-русских земель! По мере москвитизации Руси все остальные земли описывались лишь как имеющие к Москве отношение, а события, которые в них происходили, рассматривались лишь с точки зрения приемлемости для Москвы: если земля не жаловала чужих князей, то ее жизнь кремлевских историографов не интересовала, но как только эта же самая земля попадала под московское влияние и включалась в общий поток – ее история становилась достоянием «поточной» истории.

Конечно, в чем-то Фоменко прав: история Руси многократно переписывалась, и всякий раз, как того требовала политическая ситуация. Но не было никакого «романовского» изъятия и переписывания летописного материала. Мало того что это физически невозможно из-за обилия разного рода средневековых текстов, так невозможно и политически – многие рукописи оказались в чужих землях, бывших прежде русскими, и там была иная политическая конъюнктура, совсем не романовская. Нет, переписывали историю на местах не по приказу Романовых, переписывали в угоду местным князькам, либо добавляя лестные характеристики их роду, либо же убирая и вымарывая сведения, которые их не удовлетворяли. И такое происходило с самого начала нашего летописания, как, впрочем, и не только в России.