Ларс Браунворт - Забытая Византия, которая спасла Запад

По иронии судьбы, его тело доставили в Таре, родной город святого Павла, и последний языческий император был похоронен здесь со всеми своими грандиозными обещаниями, которых он не выполнил. С его смертью династия Константина закончилась, и олимпийские боги отправились на декоративные мозаики и причудливые картины на дворцовых полах, чтобы развлекать скучающих императоров.

Впрочем, обширная языческая литература классической эпохи не исчезла. Она слишком глубоко укоренилась в римской культуре, слишком переплелась с интеллектуальным мышлением, чтобы ее можно было легко отбросить. Будущее было за христианством — но ни один человек, считавший себя римлянином, не мог целиком отвергнуть классическую эпоху. В отличие от своих западных родственников, отцы ранней византийской церкви признавали преимущества языческой философии, объясняя это тем, что в ней содержатся важные догадки, и внимательное прочтение позволит отделить зерна нравственных уроков от шелухи языческой религии. [26] Самым известным представителем этого подхода был святой Василий Великий (Кесарийский), один из отцов церкви IV века, который написал трактат под названием «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений». Византийские университеты, от Константинополя до знаменитой Афинской академии, сохраняли и совершенствовали классический стиль на протяжении всей истории империи, и даже в Патриархальной академии (Patriarchal Academy) в Константинополе преподавался курс, который включал в себя изучение литературы, философии и научных текстов античности. Такой подход резко контрастировал с западным, где волны варварских нашествий подорвали цивилизацию и разрушили связи с классическим прошлым. И в интеллектуальном отношении, и в могуществе будущее принадлежало Востоку; отныне править миром предстояло Византии.

Из всех проблем, с которыми столкнулась Римская империя в конце IV века, самой серьезной была варварская угроза. Со времен Августа римские армии привыкли остерегаться темных германских лесов и леденящих кровь криков над замерзшим Рейном. Почти три сотни лет варвары оставались за пределами империи, лишь время от времени совершая налеты на пограничные земли, но главным образом их сдерживали неустойчивость их кратковременных союзов и страх перед римской армией.

Впрочем, ко времени смерти Юлиана Отступника положение стало меняться. С востока явилась новая устрашающая сила — дикие гунны, столь жестокие, что испуганные германские племена ринулись через границу, не обращая внимания на охраняющие ее ослабевшие имперские войска. Впрочем, на сей раз они пришли как поселенцы, а не завоеватели, и нуждались в землях, а не в золоте.

Приток новых людей, не желающих ассимилироваться, спровоцировал кризис идентичности в Римской империи, подведя трещавшую по швам империю к критической точке. Под давлением обстоятельств пришлось заново определить, что означает быть римлянином, и тем почти разрушить классический мир.

Особый дух Рима заключался в его концепции гражданства — тем более удивительной, что она родилась в эпоху, когда гражданство чаще всего ограничивалось принадлежностью к определенным городам. Греция V века до нашей эры, так поражавшая своим блеском Средиземноморье, по существу представляла собой лоскутное полотно городов-государств, и при всем своем величии никогда не сумела бы превратить спартанца в афинянина или наоборот. Надежно запертые за своими стенами, города были не способны к обновлению, и после нескольких ярких поколений блеск их быстро померк. В отличие от греков, римляне вывели концепцию гражданства за тесные пределы одного города, распространив ее со своими легионами. Афины, при всей своей выдающейся исключительности, оставались всего лишь городом; Рим стал целым миром.

Несмотря на давние традиции ассимиляции, на людей по ту сторону границ римляне посматривали с пренебрежением. Эти люди за пределами сферы влияния Рима не обладали гражданством — следовательно, считались варварами и дикарями независимо от того, насколько развитыми они были в действительности. Разумеется, самые проницательные из римлян сознавали, что их собственные предки когда-то были такими же варварами, как и теперешние племена за Рейном, и ничуть не сомневались, что несколько столетий в плавильном котле империи превратят их всех в римлян.

Впрочем, последняя волна пришельцев сильно отличалась от прежних. Для империи никогда не составляло труда впитать в себя новых людей, и иммигранты, как правило, становились для нее источником силы. Но времена переменились. Теперь империи приходилось защищаться, и германские племена, пересекающие ее границы, хотели земли, а не культуры. Они приходили на своих собственных условиях, не желая, чтобы Рим поглотил их, говорили на своих языках и сохраняли свои родные обычаи. Приток новой крови более не был источником силы, как когда-то. Для многих людей, видящих, как тысячелетние традиции отходят в прошлое, пришельцы представлялись пугающей волной, что угрожала захлестнуть империю.