Дмитрий Минчёнок - Мадемуазель Ленорман

Эти женщины сродни сфинксам, которые знают все о нашем прошлом и будущем. Их присутствие можно угадать по необычным приметам. В страшном и гулком доме, похожем на теплицу для злых звуков, — с хлопающей и скрипящей дверью, — они появляются бесшумно, не известив о себе ни стуком каблучков, ни взмахом веера, ни просевшей половицей, ни случайно вырвавшимся вздохом. Они идут, не оставляя следа, — как может шествовать привидение.

Женщины со свитой теней — идеальные гаранты вечности, ибо ничто материальное не пристает к их одеждам. А вечность? Вечность оставляет лишь тени недоумения на лицах тех, кому она явилась в образе смерти.

Вечность утяжеляет прошлое обилием бытовых подробностей. Она не знает мелочи. Для нее все значимо — даже скрип сапогов.

Как математик, Вире много занимался проблемой бесконечного множества, а значит, проблемой вечности. Он пробовал найти ее математическую формулу. Для самого Жюльена знакомство с вечностью началось с птиц, так же как и путешествие в прошлое.

Он рос в маленькой деревушке, где мычание коров означает рассвет. Его мать рано умерла, оставив по себе туманное воспоминание. Он рос в том месте, где не было будущего. Вероятно, поэтому он так часто оглядывался, пытаясь найти то место, откуда видно «вчера». Когда ему исполнилось шесть лет, он чуть не погиб, свалившись с колокольни, откуда пытался разглядеть место, где живет его мама.

Чтобы он больше не лазал, где не надо, его научили читать. И дали в руки старинные церковные книжки. В каждом просвещенном доме хранились такие книги, в которых было описание многих тайн. Из книг он узнал, как устроена жизнь, рай и ад. Например, дьявол, низвергнутый с небес, падая, образовал воронку с девятью кругами. Основание ее расположено прямо под Иерусалимом. Вход в рай точно так же располагается над Иерусалимом. И чтобы туда подняться, надо иметь специальный летательный аппарат. Новые знания перевернули старые представления Жюльена о мире.

Он также понял, что то, что он видит за окном днем, — полная ложь и выдумка старика, которого все звали его отцом. То, что люди принимали за окно, для него было бездонным колодцем в прошлое, глядя в него, он всегда видел свое будущее. При желании туда можно было свалиться, как в колодец, и остаться там навсегда. Падать в вечность было всегда приятно — сначала в голове начиналось все кружиться, потом невидимые руки подхватывали тебя и возносили куда-то вверх, а потом приходил фантастический сон. В том сне хотелось остаться навсегда. Единственное, что удерживало Вире в реальности, — любовь к отцу, старому дряхлому человеку, который привил ему любовь к цифрам. В представлении Жюльена старик посадил его на тонкие жердочки дробей, за которые потом уцепилось его сознание. Страсть к математике стала тем единственным, что давало ему силы жить.

Единороги и крылатые лошади, птицы и русалки преследовали его детское воображение. Постепенно птицы затмили в его снах образ рано умершей матери. Каждый встреченный им человек затем превращался в его памяти в какую-то птицу. Птицы охраняли его память от живых. Его «Я» развивалось на территории его снов. Книги стали заменять дом, пожелтевшие акации, вековые липы. Переход со строчки на строчку заменял поворот на соседнюю улицу. Реальность нерасторжимо слилась со сном. Тонкий рубец заживающего слова — когда говорили о матери — сменился язвой полного молчания, когда перестали говорить вовсе.

Когда он впервые встретил Марию, то ни секунды не сомневался в том, что эта девушка и есть та птица, которая ему все последнее время снилась. Его не смутило то, что ее представили как наперсницу Жозефины — супруги Наполеона.

Посмотрев в глаза этой женщины, он понял, что она обладает умением делать людей прозрачными, видеть их планы, мысли, будущее. Время было для нее всего лишь дистанцией, которую, как и пространство, можно было преодолевать.

Если она и подглядывала, то только в глазок вечности, причем она могла видеть разные картины — размером в год, месяц, день или вечность. Она в любом случае всегда видела «завтра».

Но как должно выглядеть «завтра» у вечности, задавался вопросом Жюльен. В виде кофейной чашки, оставленной на столе, случайно вырвавшегося бранного слова или в виде радуги или ряби на пруду? Вире подозревал, что гадалка опрокинет, разрушит его представления о времени, которые он с таким трудом высчитал, поступив в Сорбонну.

Схоласт-архиварий, привыкший размерять жизнь в соответствии с трудами Декарта, вдруг открыл для себя новую логику. И олицетворяла ее обыкновенная женщина. Она тревожила мысли Жюльена, как неразрезанные страницы в книге. Они встречались в коридорах университета. Мадемуазель посещала лекции Вире наравне со студентами-мужчинами.