Александр Сенкевич - Елена Блаватская

Елена Петровна Блаватская принадлежала к аристократической семье. Физическая наследственность Блаватской, как писала Е. Ф. Писарева, интересна в том отношении, что среди ее ближайших предков были представители исторических родов Франции, Германии и России. Например, ее прабабушка, урожденная Бандре-Дюплесси, внучка эмигранта-гугенота, вышла в 1787 году замуж за князя Павла Васильевича, также носящего громкую русскую фамилию Долгоруков. Вскоре она произвела на свет с интервалом в год двух дочек и, оставив малышек на попечении мужа, исчезла из семьи на целых двадцать лет!

— Лоло! Барышня! Срам-то какой! — кричит мисс Августа София Джеффрис, старая дева из Йоркшира. Кричит она, разумеется, по-английски, переиначив «Лелю» на английский лад в «Лоло». Англизированное имя бьет по мочкам ушей, назойливо впихивается в ушную раковину твердыми иноземными «эль» — такое в нем недружелюбие и агрессивность.

Никакая она вовсе не Лоло, а Елена Прекрасная, ее заворожил игрою на лире Парис и украл у дурака мужа. Из-за нее началась война, она теперь во вражеском стане, который ей милей родного дома. И опять громыхает в ушах это ненавистное «Лоло». Уши напрягаются, и она чувствует, холодея от страха, как они встают торчком, словно у зайца, загнанного под куст. Уж лучше называла бы ее веселым, бесшабашным «оляля» эта противная, разноглазая гувернантка. Один глаз у нее белесый, будто ошпаренный кипятком, а другой — черный, разбойничий, и глядит он куда-то вкось и чуть-чуть вниз, еще немного — и упрется в основание мощного носа. И явится тогда на свет неведомое существо: носоглаз. Новое для них, обыкновенных людей. А так-то оно издавна известно среди болотной нежити. Наконец-то нашло пристанище на лице мисс Джеффрис.

Вот сейчас появится Антония Пернье, другая гувернантка, к тому же еще и мамина подруга. Она заверещит то же самое по-французски.

Весь сыр-бор загорелся из-за ее желания чуть-чуть прокатиться верхом на лошади. Офицер из полка отца галантно предложил ей, как взрослой, сесть в седло. Она сдержанно его поблагодарила и уже было собиралась прибегнуть к его помощи, как вдруг развопилась эта мерзкая англичанка.

Как ей хочется вскочить одним махом на лошадь с тонкой мордой, припасть губами к чалой гриве, пришпорить ладные лоснящиеся бока, с ходу пустить ее вскачь, галопом — аллюром два креста! Она уже представила себе, как она, великолепная амазонка, с развевающимися светло-золотистыми волосами за спиной, несется мимо отца, мамы и солдат на плацу. По бокам ее сопровождают два молодых офицера, писаных красавца, в ярко-желтых крагах и со страусовыми перьями на киверах. Они скачут с ней почти вровень, лишь чуть-чуть, на полметра, поотстав, — надо же им как-то выразить свое восхищение ее юной прелестью и рыцарскую преданность.

Леля запомнила этих блестящих молодых людей на последнем балу, где она, десятилетняя, самозабвенно танцевала с князем Сергеем, как взрослая барышня. Она, несмотря на свое малолетство, танцевала весело и страстно. Всех, кажется, поразила, все сочли ее умной и забавной. Она танцевала, как танцуют шестнадцатилетние девушки, — до изнеможения, до упаду, до экстаза. И дух Божий, дух мудрости и красоты, нисходил на нее. Никакая она не маленькая, уже давно не держится за подол маминой юбки.

— Лоло! Что за блажь! Выбрось эту мысль из головы! — На этот раз раздается голос мамы, обычно меланхоличной Елены Андреевны. Сговорились, что ли, они все? Голос ее любимой мамочки, у которой прелестная головка, осененная густыми волосами, большие светлые глаза, тонкая шея и жаркий румянец на щеках. Они с младшей сестрой Верой ее почти не видят, вдали от них мама пишет романы.

Вчера утром, до завтрака, Леля увидела на наволочке маминой подушки яркие красные пятна. Мама была бледна и элегантна, в платье из клетчатой ткани с темным поясом. В первый раз у мамы показалась горлом кровь месяц назад, об этом шептались горничные, и она услышала. В последнее время кровь часто идет у нее из горла по утрам. На детей, на нее, Веру и совсем крошечного Леонида, мама смотрит со страданием в глазах, как на сирот. Хотя знает, что в бедности они не останутся, — не позволит мамина мама.