Николай Черкашин - Чрезвычайные происшествия на советском флоте

Передаю последнюю шифровку в штаб: „Экипаж подводной лодки К-19 оставил корабль. Нахожусь на борту подводной лодки С-159“. Затем беру у Гриши Вассера вахтенный журнал и делаю запись, от которой меня самого охватывает нервная дрожь: „Командиру ПА С-159. Прошу циркулировать в районе дрейфа К-19. Два торпедных аппарата приготовить к выстрелу боевыми торпедами. В случае подхода к К-19 военно-морских сил НАТО и попытки их проникновения на корабль буду торпедировать её сам. Командир АПЛ К-19 капитан 2-го ранга Затеев. Время 5.00. 5 июля 1961 года“.

Притулился где-то во втором отсеке и стал себя мысленно перепроверять — всё ли по уму и по закону? Народ спасён. А корабль? Может, затопить его сразу, не дожидаясь никаких инцидентов? Вспомнил, как погибал линкор „Новороссийск“. Там боролись за живучесть корабля до конца, забыв про людей. И линкор не спасли, и экипаж большей частью погиб. И как-то ещё оценят мои действия на берегу? Так легко обозвать нас трусами и отдать под суд. Скажут — не пожар и не пробоина, а корабль бросили… Ох, легко же им будет судить нас из тёплых кабинетов!

Горестные мои размышления прерывает возглас радиотелеграфиста:

— Товарищ командир, нам радио!

„Нам“ это не мне, это Вассеру. „Командиру С-159. К месту аварии следует подводная лодка С-268 под командованием капитан-лейтенанта Г. Нефёдова. Сдать ему под охрану К-19. Самому максимальным ходом следовать в базу“.

„Эска“ Вассера легла на курс возвращения и врубила все дизеля на самый полный. На траверзе мыса Нордкин нас встретил эскадренный миноносец „Бывалый“. Им командовал мой одноклассник по морской спецшколе, капитан 2-го ранга Володя Сахаров. Распрощавшись с командиром С-159, перебираемся на эсминец и сразу же попадаем в руки дозиметристов и химиков.

Нас всех хорошо продезактивировали. Некоторым пришлось смывать „ренгены“ и по второму, и по третьему заходу. Старшина, который занимался мной, покровительственно похлопал меня по голому плечу.

— Ну что, кореш, теперь ДМБ?

— Наверное, ДМБ, — улыбнулся я. В бане не разберёшь, где офицер, а где матрос… Переодели нас в белые матросские робы. Наши „фонящие“ кители и фланелевки полетели за борт. „Ну вот, — мелькнула невесёлая мысль, — сегодня матрос, а завтра — зэк“. Как командир я выделялся среди остальных своих моряков только пистолетом на поясе.

Мною лет назад — ещё в 1943 году — когда я уезжал из родного Горького (Нижнего Новгорода) поступать в военно-морское училище, мама положила мне в чемодан на счастье иконку Николы Морского. Я хранил её как талисман в память о матери и всегда брал иконку с собой в море. Была она со мной и на К-19, тщательно спрятанная от стороннего глаза. Когда мы перешли на борт С-159, я положил иконку в верхний карман робы и обронил во втором отсеке. Спохватился лишь на эсминце „Бывалый“ перед дезактивацией. Увы, не нашёл. Николу Морского обнаружил политработник с „эски“. Что было! Начался массированный поиск владельца запретного талисмана и на С-159, и среди членов экипажа К-19. Сколько неуёмной энергии было на это затрачено! Знали бы сверхбдительные политрабочие, кому принадлежала эта иконка!

Шторм давно стих, лишь плавная зыбь покачивала эсминец, когда мы входили в Кольский залив. Вот и гранитные утёсы Екатерининской гавани. „Бывалый“ медленно подходит к причальной стенке Полярного. Сжалось сердце: весь причал оцеплен автоматчиками в чёрных морпеховских беретах. За их спинами сгрудилось всё население города. Лица испуганные, притихшие. Так встречали здесь в войну корабли, возвращавшиеся из боя. Санитарные машины подогнали прямо к трапу.

Нас встречали командующий Северным флотом адмирал Андрей Трофимович Чабаненко и начальник медслужбы СФ генерал-майор Цыпичев. Комфлота ни о чём меня не спрашивал, понимая весь трагизм нашего положения. Я же всё же решился спросить у него:

— Что теперь со мной будет?

— Вон стоит начальник особого отдела, спроси у него, — ответил Чабаненко.

Я повторил свой вопрос особисту капитану 2-го ранга Нарушенко. Мы хорошо друг друга знали, наши каюты на плавбазе „Магомет Гаджиев“ разделяла одна переборка. Тот усмехнулся:

— Всё сделали нормально. Ничего не будет…

Вспомнился анекдот про „ничего не будет“ — ни академии не будет, ни квартиры — ничего…

Нас быстро погрузили в санитарные машины, отвезли в морской госпиталь, распределили по палатам. Я обошёл своих и первым делом навестил группу лейтенанта Корчилова. То, что я увидел, повергло меня в тихое уныние. Жить ребятам оставалось считаные дни, если не часы. Боже мой, что сделала с ними радиация! Лица побагровели, губы распухли так, что лопались, из-под волос сочилась сукровица, глаза заплыли… Я нагнулся к Корчилову и сказал ему, что их сегодня всех отправят в Москву, в Институт биофизики, где их непременно поднимут на ноги. Услышав мой голос, Борис, еле ворочая распухшим языком, попросил: