Григорий Базлов - Русские гусли - история и мифология

«Тобольску и въ иных Сибирских городах и в уездах, мирские всяких чинов люди, и жены их, и дети, в воскресенье и в Господские дни и великих Святых, во время святого пения к церквам божеимъ неходятхъ, и умножилось въ людяхъ во всякихъ пьянство и всякое мятежное бесовское действо, глумление и скоромошество со всякими бесовскими играми…» Далее Алексей Михайлович требует от воеводы : «где объявятся домбры, и сурны, и гудки, и гусли, и хзари, и всякие гудебные сосуды, и тебе бъ то все велеть выимать, и изломавъ те бесовския игры велеть жечь. А которые люди от того ото всего богомерзкого дела не отстанут, ты бъ техъ людей велелъ бить батоги…».

Впрочем, справедливости ради, нельзя считать эти указы и действия борьбой Церкви с гусельной традицией и с русской инструментальной музыкой. Очевидно, что это попытки государства победить умножившееся тогда в народе пьянство, глумление и «мятежное действо». А как мы знаем из истории, наше государство эту борьбу и сегодня устраивает чрезвычайно неуклюжими и трагикомичными средствами.

Отношение к гуслям и к тем инструментам, которые при переводе на церковно-славянский язык называли гуслями, как в дохристианской — славянской — традиции, так и в библейской — ветхозаветной, насколько можно судить из текстов Библии, было положительным. Знаменитые пророки, например Елисей, прибегали к услугам музыканта, чтобы исполниться Божьего Духа перед речением пророчеств (см. 4 Цар. 3, 15). Царь Давид не только пел духовные стихи под аккомпанемент гуслей, но своей игрой на них даже изгонял из Саула злого духа (1 Цар. 16, 23). Такую же доброжелательную традицию отношения к гуслям и гусельной игре мы находим и в Новом Завете. В Откровении Иоанна Богослова гусли появляются исключительно как атрибут праведников и Небесных Сил: «…Двадцать четыре старца пали перед Агнцем, имея каждый гуслии золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых». «И поют песнь новую» (V: 8–9).

Воскресенский собор. (1652–1678). Город Тутаев (Романов — Борисоглебск)

Фимиам (др. — греч. θυμίαμα, от θυμιάω — жгу, курю; аналогично церковному — ладан (левона)) — ароматическая смола, благовоние; вещества, сжигаемые при богослужениях. Благовония символизируют молитвы святых к Богу, а гусли традиционно понимаются, как звучное песнопение их душ. Как и в средневековой православной символике гусли здесь обозначают человеческую душу, возносящую к Творцу, Новую Песнь Нового Завета.

В «Откровении» Спаситель показывает святому Иоанну видение:

«1 И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах.

2 И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного грома; и услышал голос как бы гуслистов, играющих на гуслях своих.

3 Они поют как бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли». (Откр. 14, 2)

Очевидно, что четыре животных — это символическое наименование апостолов-евангелистов, старцы, вероятнее всего, — патриархи и пророки, а 144000 искупленных от земли, возможно, спасенные ветхозаветные праведники. Небесная же музыка сравнивается со звуком гуслей, из чего можно сделать вывод, что гусли считались инструментом благим, возвышенным.

Несмотря на то, что довольно долго в средневековой Руси отношение Церкви к гуслям было сдержанным, вероятно потому, что они воспринимались как атрибут языческого искусства и мировоззрения, всё же наступил Ренессанс гусельной культуры, и в среде духовенства гусли стали не только приемлемым инструментом, но и сделались любимым.

Духовное сословие восприняло гусли, но с поправкой на особенность своего служения. В «Поучении Зарубчего чернеца Георгия» монах Зарубского монастыря ополчался против языческих «созваний» (собрания по особому зову) и «веселья блудского» с участием скрипачей, флейтистов и скоморохов, однако, гусли он выделяет среди прочих народных инструментов и говорит о них так:

«А крестьяньскы суть гусли, прекрасная доброгласная псалтыря; еюже присно должьни есмы веселитися» [151].