Ольга Дмитриева - Елизавета Тюдор

Она оказалась в весьма непростой ситуации. Чтобы потрафить собственным подданным и укрепить только что возникшее «сердечное единство» с ними, необходимо было всячески подчеркивать свою приверженность реформированной религии, но в то же время дать понять католикам, что она вовсе не религиозный радикал и, как может, сдерживает натиск непримиримых протестантов. Это уже была игра. А там, где требовалось запутать партнеров, убедить каждого, что она целиком на его стороне, и не дать понять, что же, собственно, у нее на уме, Елизавета чувствовала себя как рыба в воде.

Каждый ее ход был выверен, чтобы как можно дольше лавировать между двумя лагерями религиозных зилотов и не дать им броситься друг на друга, соблазнившись ее мнимой поддержкой. Свой длинный официальный титул новая королева до поры до времени предпочитала обрывать там, где ее отец именовал себя «защитником веры и верховным главой церкви», ставя взамен ничего не говорящее «и проч.». Формируя состав королевского совета, Елизавета воздержалась от резких заявлений, не изгнала и не подвергла опале никого из прежних советников Марии, даже самых рьяных католиков и епископов, враждебных протестантизму. Прошло около месяца с того момента, как она назначила Сесила государственным секретарем, Дадли — конюшим, а Перри — казначеем, но других ответственных назначений не последовало. Все томились ожиданием, а королева медлила, не объявляя, от чьих услуг она откажется, а кого призовет на службу. Не было решительной чистки — не было и оппозиции. Она выиграла несколько недель затишья, позволивших ей утвердиться на троне. Затем объявила, что собирается сократить королевский совет, насчитывавший около тридцати человек. Сердца министров-католиков сжались в ожидании унизительных отставок, однако предполагаемого удара не последовало, напротив, их постарались утешить, подсластив горечь обиды. Елизавета объявила, что если она и не призовет кого-то из прежних членов совета, то вовсе не оттого, что находит их непригодными для этой работы, а с целью сделать этот орган немногочисленным и более эффективным. В итоге восемнадцать человек из бывшего кабинета Марии ушли в отставку, но им позволили «сохранить лицо».

Протестанты, научившиеся за годы гонений читать между строк, усмотрели добрый знак в том, что большинство видных католиков в конечном счете тихо отстранены от власти, но не находили ответа на вопрос: зачем королева продолжает придерживаться католических обрядов? Почему в королевской часовне все еще держат иконы и прочий «папистский хлам», а в дворцовой церкви служат мессу? Со своей стороны, не успели католики порадоваться тому, что Елизавета решила короноваться по обычаям «истинной церкви» с латинской мессой, как она преподнесла им неприятный сюрприз, удалившись с церемонии причастия, и дала явно понять, что недовольна епископами, первыми допустив до присяги светских лиц. Но если королева — протестантка, то почему, когда один из ее капелланов предложил избавиться от «папистского пережитка», отказавшись от игры на органе во время службы, она холодно посоветовала ему оставить орган в покое и не мешать ей наслаждаться музыкой? Католики сколько угодно могли посыпать головы пеплом, когда их королева гостила под крышей у нового протестантского епископа, который был женат, что допускалось протестантской церковью, но считалось смертным грехом в католической. Но и протестантам было мало радости услышать, что, отведав угощения хлебосольной хозяйки, королева обошлась с ней весьма неласково, сказав: «Не знаю, милочка, как к Вам обратиться: Вы и не сожительница, но и женой Вас не назовешь, в любом случае — спасибо». И как она могла беседовать с архиепископом Йоркским Хисом, после того как он решительно отказался короновать ее? Она же между тем сохранила старику голову для бесед tete- a-tete, в которых оба они — умеренный католик и умеренная протестантка — находили удовольствие. Что же, в конце концов, было у нее на уме? И если верно, что «чего хочет женщина — того хочет Бог», то знал ли по крайней мере он, чего они оба хотят?

Решающий ответ должен был дать первый парламент Елизаветы. Его сессия открылась 25 января 1559 года. Задавая тон, лорд — хранитель печати Николас Бэкон передал депутатам наказ королевы: при обсуждении столь важного дела, как религия, пусть «все обидные, оскорбительные и насмешливые слова, такие как “еретик”, “схизматик”, “папист”, не срываются с уст, ибо они порождают, продлевают и усиливают недовольство, ненависть и злобу и крайне враждебны единству и согласию, которые должны сейчас быть вашей целью». С одной стороны, королева предписывала им не делать ничего такого, «что со временем могло бы благоприятствовать любому идолопоклонству и суеверию», но с другой — предостерегала от слишком «вольного и свободного обращения в отношении Господа и веры».