Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

Ибо любое пристрастие, как правило, искажает реальную картину исторического процесса. Очень удачно выразился историк из Штутгарта Эберхард Экель в изданной в 1969 г. книге «Взгляд Гитлера на мир»: «Бесстрастный портрет Гитлера обладает такой разоблачительной силой, что делает излишним бесконечное употребление уничижительных эпитетов» 20.

Необходимо сказать и о другой стороне проблемы. Историк, особенно историк новейшей истории, не может быть профессиональным историком, не работая в архивах, так же как певчая птица не может быть таковой, если она не поет. А известный историк В.М. Далин привел по этому поводу даже такое сравнение: «Историк, никогда не работавший в архиве, подобен футболисту, ни разу в жизни не забившему ни одного гола» 21.

Трудности исследования данной проблемы по «первоначальным источникам» исключительно велики. Ведь все первичные документы, связанные с арестом, следствием, судом, приведением приговора в исполнение, до сих пор находятся за семью замками и практически недоступны не только для зарубежных, но и для российских историков. Порядок возвращения рассмотренных судами дел в органы НКВД был установлен еще циркуляром НКВД, Прокуратуры и Верховного суда СССР № 01533/3002516 от 21 августа 1934 г. и директивой председателя Военной коллегии Верховного суда СССР № 00331748 от 15 сентября 1934 г. Следственные производства по всем расследуемым органами Главного управления госбезопасности НКВД делам подлежали возврату в органы ГУГБ НКВД 22, где они до сих пор и хранятся (если еще хранятся), а по сути, укрыты от глаза людского.

И до сих пор каждого российского историка, попытавшегося разобраться в событиях 1937–1938 гг., прямо-таки преследует какой-то жупел секретности. Я прослужил в кадрах Красной-Советской армии почти четыре десятка лет, в том числе и всю Великую войну безвылазно (кроме времени излечения после ранений) на фронте, в действующей армии, и прекрасно понимаю, что, пока мы живем в разделенном мире, неизбежно есть и будут государственные и военные тайны и будут соответствующие степени секретности. Но кто из решающих ныне эти вопросы деятелей может внятно объяснить, почему сейчас, когда во всей мировой (в том числе и нашей) открытой печати публикуются абсолютные данные о вооружении и личном составе сегодняшней Российской армии, немало сведений по истории РККА 30-х годов все еще остаются засекреченными. Действительно, паноптикум какой-то. Но кому-то это нужно. Volеns – nоlеns, наши историки, изучающие советский период истории России, выглядят какими-то неполноценными, недоношенными, недопеченными, что ли, по сравнению с зарубежными коллегами. Вот до сих пор в советских журналах (я уж не говорю о книгах) не появилось даже ни одной основанной на материалах архива КГБ исследовательской статьи о репрессиях в Красной армии в 1937–1938 гг. И все потому, что расстреливать – расстреливали, а точных данных об этих расстрелах соответствующие конкретные лица до сих пор историкам не дают: «Не положено!» Как справедливо замечает известный экономист О.Р. Лацис: «Не положено было раскрывать секреты государственной безнравственности».

Да что там расстрелы. В 1989 г. мне довелось опубликовать в «Военно-историческом журнале» три статьи о состоянии дисциплины в РККА в предвоенные годы. В них я со ссылкой на архивные дела ЦГАСА привел некоторые конкретные данные на сей счет. Даже у военной цензуры это не вызвало возражений – ведь прошло полвека… Однако тогдашний начальник ЦГАСА А.В. Стеганцев не нашел ничего лучшего, как примчаться в Институт военной истории и потребовать срочного и сурового наказания дерзкого историка, посмевшего в 1989 г. «разгласить секретные сведения» о состоянии дисциплины в армии в 1935–1939 гг. Смешно, да и только. Но смех-то сквозь слезы. И хотя редакция «Военно-исторического журнала» приняла тогда удар на себя, мне все же пришлось писать «объяснительную записку». Я написал в ней, что резолюцию XIX Всесоюзной партконференции «О гласности» принял всерьез и стараюсь ее выполнять. Вроде пронесло, но рубец-то остался…

Долго бились да и по сию пору иногда бьются историки в шершавых наручниках сталинско-ежовско-бериевских инструкций. И все же лед тронулся. Очевидно, не будет преувеличением сказать, что в 1992–1995 гг. наступило самое настоящее половодье – неизвестные дотоле исторической науке документы и факты вырвались из недоступных ранее ведомственных архивных могильников. Бурный поток новизны хлынул на поле советской истории. Нередко он перехлестывает через край, приводит к односторонним трактовкам тех или иных исторических событий. Но, как любил говорить М.С. Горбачев, «процесс пошел».