Хайнц Хене - Пароль - Директор

Но враг не должен был заподозрить, что это всего лишь игра; он должен был сохранять уверенность в свободе действий своих агентов. Многие недели в Москве считали, что те работают, не щадя себя, и германская сторона убедилась, что стоило только гестапо через перевербованных агентов запросить у Москвы денег, информацию и даже заброску парашютистов, советская разведка спешно удовлетворяла их требования. Но такая игра могла продолжаться только при условии полного отсутствия информации о крахе шпионской организации.

В секрете должно было оставаться даже странное кодовое название «Красная капелла», которым абвер окрестил советскую разведсеть. На самом деле это название не было придумано гестапо, чтобы оскорбить коммунистов противников Гитлера, как впоследствии утверждали недоверчивые антифашисты. Оно берет свое начало из терминологии бесстрастных профессионалов контрразведки.

Само слово «оркестр» давно заняло свое место в словаре абвера. Офицеры адмирала Вильгельма Канариса любую шпионскую разведывательную сеть называли «оркестром» или «капеллой», коротковолновые передатчики — «пианино», радистов — «пианистами», а её организаторов — «дирижерами». С выявлением многочисленных секретных агентов стало принято именовать радиопередатчиков союзников «оркестрами» по зоне их действия (например «Меритайм оркестр» или «Арденнский оркестр»); так что когда засекли первый советский передатчик, тут же отчеканили название «Красная капелла».

Этот термин стал синонимом той секретности, которую могла создать только тоталитарная система. Не допускались даже малейшие намеки, способные раскрыть тайну «Красной капеллы». Всякая утечка информации исключалась немецкому народу незачем знать, что советские шпионы и антинацистское сопротивление годами саботировали военные усилия режима, а Советы должны оставаться в неведении, что их шпионская сеть давно раскрыта.

Само дело получило гриф высшей секретности. Места зрителей в Имперском военном трибунале во время суда над членами берлинской шпионской организации оказались практически пусты; были проинформированы только старшие офицеры, под чьим руководством работали агенты, а самим обвиняемым о решении военного трибунала сообщили в последний момент.

Когда фрау Мария-Луиза Шульце, мать Шульце-Бойзена, двадцать седьмого декабря 1942 года пришла в тюрьму с передачей для сына, её встретила грубая отповедь со стороны доктора Манфреда Редера, главного военного прокурора, который выступал обвинителем на процессе над «Красной капеллой».

— В этом нет никакой нужды. По приказу фюрера пять дней назад его повесили.

— Нет! Этого не может быть! — вне себя от горя зарыдала мать. — Вы не могли это сделать! Я никогда вас не прощу.

На это Редер ответил:

— Я отказываюсь иметь с вами дело, поскольку у вас слишком расшатаны нервы.

Затем Редер передал фрау Шульце и сопровождавшему её доктору социологии Яну Тонису «…на подпись бумагу, в которой нас предупреждали, что нас и наши семьи постигнет самое суровое наказание, если мы хоть словом обмолвимся о гибели наших детей. Вслед за чем я спросила его (Редера), что мне следует отвечать, если люди будут интересоваться Харро. Он сказал: Кто будет о нем спрашивать? — Все наши друзья и родственники, — ответила я. — Скажите им, что ваш сын умер.»

Подобным же образом он угрожал Фальку Харнаку, брату коммунистического агента, которого призвали в ряды вермахта.

— Забудь о брате! У тебя никогда не было брата! Если ты хоть словом обмолвишься о суде, тебя как солдата сразу расстреляют. Дело должно сохраняться в абсолютной тайне.

Всем пришлось подписать подобную декларацию и держать язык за зубами. Распоряжение насчет повышенной секретности касалось даже гестапо и абвера. Дело «Красной капеллы» имело гриф «Только для прочтения»; только высшим офицерам и экспертам, непосредственно имевшим отношение к разведке, было известно значение этих слов. Как ОКВ (Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии), так и РСХА (Главное управление имперской безопасности) требовали строжайшего соблюдения «Основного приказа» от 11 января 1940 года, которым Гитлер провозглашал: «1. Никто, ни одно управление или должностное лицо, не должно быть информировано по любому секретному вопросу, если в этом нет абсолютной необходимости для выполнения служебного долга. 2. Ни одно управление или должностное лицо не должно знать содержание секретных вопросов в большем объеме, чем абсолютно необходимо для выполнения его служебных обязанностей. 3. Ни одно управление или должностное лицо не должны знакомиться с любыми секретными делами или их составными частями прежде, чем это абсолютно необходимо для выполнения их служебных обязанностей.»