Фриц Шахермайр - Александр Македонский

Вот каково было это общество гетайров и «царских гостей», которое собралось теперь в маракандской крепости. Была осень 328 г. до н. э., Клит не так давно получил свое новое назначение.

Выпито было уже порядочно. И вот когда вино разгорячило гостей, Эрида бросила среди них яблоко раздора. Сначала речь зашла, кажется, о Диоскурах и Геракле, деяния которых льстецам представлялись ничтожными по сравнению с успехами Александра. Царь одобрял высказывания такого рода, так как их распространение позволяло ему требовать от войска крайних усилий. Эта лесть являлась для него существенной частью моральной подготовки армии к дальнейшим действиям. Однако недовольным македонским патриотам грубая лесть не понравилась настолько, что Клит, и без того обозленный, высказал в конце концов прямое неодобрение [236] Arr. IV, 8, 1 и сл.; ср.: Curt. VIII, 1, 19. .

Впрочем, нам точно известно, что прямой повод к ссоре появился позже: им послужили насмешливые куплеты греческих стихоплетов, намекавшие на поражение македонского вспомогательного корпуса при Политимете. Царь и сам был причастен к этому поражению, потому что именно он выделил недостаточно крупные соединения и не позаботился назначить толковых военачальников. Поэтому, видимо, ему нравилось, что в неудаче винили только военачальников, участвовавших в этом деле. Но ведь они сражались до последнего и все пали смертью храбрых, так что нельзя не подивиться тому, как Александр допустил, чтобы грек-куплетист насмехался над памятью этих людей. Должно быть, причиной послужило крепкое согдийское вино: это оно примирило царя с неподобающими шутками.

Военачальники постарше начали шуметь. Они громко выражали неудовольствие и сочинителем и певцом. Несмотря на это, захмелевший царь вместе с послушными ему друзьями ободряли грека и просили его продолжать.

Это задело Клита. Признанный смельчак, самый безупречный из всадников, он счел необходимым защитить честь павших товарищей.

— Недостойно во вражеской стране, среди варваров смеяться над македонянами, которые и в беде выше греческих шутов.

Александр и трезвый не терпел никаких возражений, теперь же обозлился сильнее обычного. Уязвленный, он уже не разбирал слов и хотел одного: уязвить в ответ.

— Сам себя изобличает тот, кто называет трусость бедой.

Обвинить в трусости человека, спасшего его в пылу боя, было чудовищно. Возмущенный до глубины души, Клит, вскочив, ответил безрассудному царю:

— Не этой ли трусости, отпрыск богов, обязан ты своим спасением в тот час, когда ты уже повернулся спиной к персидским мечам? Только кровь македонян и эти вот рубцы сделали тебя, Александр, тем, чем ты являешься сейчас, когда напрашиваешься в сыновья Аммону и отрекаешься от твоего отца Филиппа.

Ответ был злой; необоснованный упрек в трусости возвращался к Александру. Но Клит задел тут и святая святых царя — его мистическое причисление к сану богов. Теперь ни тот, ни другой не могли остановиться. Царь с ожесточением спросил:

— Негодяй, ты думаешь, мне приятно, что ты всегда безнаказанно ведешь такие речи и призываешь македонян к неповиновению?

На что Клит ответил:

— Мы и без того достаточно наказаны за наши усилия. Позавидуешь мертвым, которые не видели, как македонян бьют мидийскими розгами и как им приходится обращаться к персам-придворным, чтобы получить доступ к тебе.

Теперь уже Клит коснулся того, что запрещалось строго-настрого: критиковать мероприятия, служившие политике слияния народов. Тут вмешались сотрапезники. Приближенные царя резко осадили Клита, между тем как старшие благоразумно старались погасить ссору. У Александра была даже минута отрезвления, когда он отвернулся от Клита и с горькой иронией обратился к двум грекам, сидевшим поблизости от него:

— Эллины должны чувствовать себя среди македонян, как полубоги среди хищных зверей, не правда ли?

На этом ссора могла бы прекратиться, однако Клит решил воспользоваться моментом и высказать все, что у него накипело на душе. Долго сдерживаемые слова хлынули из его нетрезвых уст.

— Царю, конечно, незачем стесняться, пусть он говорит что вздумается, но пусть знает, что не стоит ему приглашать к своему столу свободных и привыкших к свободным речам людей. Ему лучше жить среди варваров и рабов, которые будут падать ниц перед его персидским поясом и персидской одеждой.

Дольше царь не мог сдерживаться. С неудержимой яростью он метнул в Клита яблоком, и рука его стала искать кинжал. Нож, однако, кто-то позаботился убрать подальше. Рука нащупала пустоту. Между тем приближенные окружили Александра и осторожно старались удержать его от необдуманного поступка. Их поведение придало его мыслям неожиданное направление. Оружие украдено, он окружен. Не то же ли было с Дарием, когда Бесс напал на него? Опасность! Охваченный неожиданным страхом, Александр позвал стражу и велел дать сигнал большой тревоги [237] Plut. Al., LI, 6; ср.: Arr. IV, 9, 1; Curt. VIII, 1, 28 и сл. . Поскольку трубач медлил, царь бросился на него и стал избивать.