Фриц Шахермайр - Александр Македонский

То, что последовало за раскрытием «заговора Филоты», протекало довольно скрытно, а сведения, которыми мы располагаем, неполные и поздние, получены из вторых рук и субъективны [209] Arr. III, 26 и сл.; Diod. XVII, 79 и сл.; Curt. VI, 7 и сл.; Justin. XII, 5, 1 и сл. . Они запутывают дело еще больше. На основании дошедших до нас сообщений, во многих отношениях ненадежных и противоречивых, выявляется следующая отягощенная множеством вопросов без ответов картина.

Лимн, как уже указывалось, замышлял покушение на царя. Свой план он раскрыл юному Никомаху, с которым находился в любовной связи. Юноша сообщил о заговоре своему старшему брату Кебалину, и оба решили донести об этом Александру. Они обратились к Филоте, который ежедневно разговаривал с царем. Тот проявил готовность передать сообщение, но так и не упомянул о нем ни в ближайшую, ни в следующую за ней беседу. Кебалину, который продолжал настаивать на своем сообщении, Филота отвечал, что властелин занят сейчас более важными делами. Тогда Кебалин обратился к одному из придворных пажей, и тот сразу же передал царю сообщение. Александр серьезно отнесся к известию и приказал схватить Лимна. Охранники принесли уже его труп. Источники противоречат здесь друг другу: по одним — он сам лишил себя жизни, по другим — был убит после того, как оказал сопротивление. Во всяком случае, если у Лимна и имелись сообщники, то они были особенно заинтересованы в том, чтобы он не попал к царю живым. И действительно, Александр теперь не мог вести дальнейшее расследование. Тем более неприязненно стал он относиться к Филоте. Напрасно военачальник ссылался на то, что сведения исходили из слишком мутного источника, что донос распутного мальчишки не заслуживал никакого внимания. Царь узрел в этом повод нанести реакции окончательный удар и решил не упустить его. Он внимательно слушал теперь рассказы Кратера, который вытащил наружу годами собираемый материал, внимал возмущавшимся Кену и Гефестиону, когда все эти слепо преданные ему люди называли Филоту главой банды заговорщиков, а Пармениона — ее вдохновителем.

Посовещавшись в узком кругу, царь передал Филоту компетентному суду — македонскому войсковому собранию. И тут мы наблюдаем весьма интересный случай, как порой случайные обстоятельства оказываются сильнее законов. Разумеется, большинство воинов были готовы к беспристрастному суду, тем более что Филота имел поддержку не столько в войске, сколько среди военачальников. Однако Александр сумел оказать на этих неосведомленных людей такой нажим, что они не смогли уклониться от осуждения обвиняемого. Александр не только председательствовал, но и выступал как обвинитель. Вызвали свидетелей, и приближенные военачальники обрушили на обвиняемого поток его прегрешений. Сколько бы ни защищали Филоту, он был обречен. Войсковое собрание признало его виновным, тем самым осудив на смерть. Нельзя, однако, признать справедливым высказывание одного современного историка: «Если осуждение Филоты и было судебным убийством, то вина все-таки падает не на Александра, а на войсковое собрание» [210] U. Wilcken. Alexander der Grosse. В., 1931, с. 154. . Как и всякий властелин, Александр использовал правовые институты для достижения своих целой. Общий ход войскового собрания ясен; что же касается дальнейшего, то источники дают противоречивые сведения. По рассказу Арриана, почерпнутому им у Птолемея, осужденный тут же был поражен копьями воинов. Согласно другим авторам, Филоту перед казнью подвергли пытке. Если последнее верно, то ее целью было, по-видимому, дополнительное подтверждение вины, а также выявление сообщников. Пытали без шума, под надзором слепо преданных Александру военачальников; обвиняемого мучили до тех пор, пока он не выдержал и не сознался. Чего именно от него добились, источники не сообщают.

Современные исследователи напрасно отрицают факт этих пыток. Молчание Арриана на этот счет ничего не доказывает, так как он все дело Филоты излагает в каких-нибудь двух-трех предложениях. Он считает делом своей чести превзойти в лояльности всех остальных историков Александра. Отвратительная сцена дознания мало подходила к созданному им портрету царя. Впрочем, промолчать мог уже и Птолемей, основываясь на соображениях того же рода. Между тем, поскольку пытки были применены после заговора «пажей» в отношении Каллисфена [211] Arr. IV, 13, 7; 14. , то и Филоту тоже вполне могли допрашивать с пристрастием. Царю нужны были основания для борьбы с Парменионом, не говоря уже о том, что ему необходимо было оправдать «признанием» осужденного выступление против него и основанный на этом приговор.