Сергей Нечаев - Венеция Казановы

Ален Бюизин («Казанова»):

«Страшное бешенство, ужасное отчаяние, черный гнев Казановы, возмущенного отвратительным деспотизмом Венецианской республики, яростное желание отомстить угнетателям, мечты перебить своих судей и истребить аристократию. В конце концов он, однако, заснул, хотя вряд ли это был сон праведника».

От зловонной жары никакого аппетита не было. Зато имели место постоянное потоотделение, лихорадка и зуд по всей коже. Нужно было иметь железное здоровье, чтобы вынести столь тягостные условия заключения, задуманные специально, чтобы сломить волю даже самых упорных.

Филипп Соллерс («Казанова Великолепный»):

«Вокруг снуют крысы, заедают блохи. Первая физическая реакция Казы, запертого в темнице, без хлеба и воды, — восемь часов подряд простоять неподвижно, привалившись к маленькому слуховому оконцу. Крыша тюрьмы свинцовая, поэтому в камерах летом невыносимая жара, а зимой ледяной холод. Надо держаться, это ясно, но как? С помощью мысли. Первая констатация: «Уверен, что большинство людей умирают, так и не научившись думать».

Поначалу Казанова решительно не желал осознать всю тяжесть своего положения. Он был убежден в скором освобождении: через нескольких недель, в худшем случае — через два-три месяца. Каждый раз он ложится спать в ожидании того, что назавтра его освободят и отправят домой. Но время шло, и ничего не происходило. И тогда Казанова впервые задумался о побеге.

Джакомо Казанова («История моей жизни»):

«Камеры расположены наверху, по противоположным сторонам дворца: три, в том числе и моя, смотрят на закат, четыре — на восход солнца. У тех, что смотрят на закат, желоб, идущий по краю крыши, выходит во двор палаццо; у тех, что смотрят на восход, он расположен перпендикулярно каналу, называемому Rio di Palazzo. С той стороны камеры весьма светлы, и в них можно распрямиться во весь рост… Пол моей темницы располагался точно над потолком Зала инквизиторов, где собираются они обыкновенно по ночам, после дневного заседания Совета Десяти, в который все трое входят.

Обо всем этом я знал и прекрасно представлял, как все расположено, а потому, поразмыслив, рассудил, что единственный путь к спасению, на котором возможна удача, — это проделать дыру в полу моей тюрьмы; но для этого нужны были инструменты, а в месте, где всякое сношение с внешним миром запрещено, где не дозволены ни посещения, ни переписка с кем бы то ни было, достать их — дело непростое. У меня не было денег подкупить стражника, рассчитывать я мог только на себя самого. Даже если предположить, что тюремщик и двое его приспешников будут столь снисходительны, что позволят себя задушить (шпаги у меня не было), оставался еще один стражник, который, стоя у запертой двери на галерее, отпирал ее тогда лишь, когда товарищ его, желая выйти, произносил пароль. Бежать была единственная моя мысль».

Надо сказать, что тюрьма Пьомби предназначалась для мелких преступников, типа Казановы. Для более серьезных преступников имелись специальные «колодцы» (Pozzi), располагавшиеся в двух нижних этажах Дворца дожей.

Джакомо Казанова («История моей жизни»):

«В том же Дворце дожей, помимо Пьомби, в распоряжении Государственных инквизиторов есть еще девятнадцать ужасных подземных темниц; к ним приговаривают преступников, заслуживающих смерти… Эти девятнадцать подземных тюрем в точности напоминают могилы, но называются «Pozzi», колодцы, ибо там всегда стоит на два фута морская вода, попадающая через то же зарешеченное отверстие, откуда проникает в камеры немного света; размером эти отверстия всего в квадратный фут. Узник, если только не нравится ему стоять целыми днями по колено в соленой воде, должен сидеть на козлах, где лежит его тюфяк и куда на рассвете кладут ему воду, суп и кусок хлеба; хлеб ему надобно съесть сразу, ибо, если он замешкается, жирнейшие морские крысы вырвут его из рук. В ужасающей этой тюрьме, к которой приговаривают обыкновенно человека до конца его дней, и на подобной пище многие доживают до глубокой старости».

С тех пор как Казанова понял, что срок его заключения истечет не скоро, он мог думать только о побеге.

Ален Бюизин («Казанова»):

«Побеги из венецианской тюрьмы, в то время самой надежной в мире, были величайшей редкостью. Хотя узники наносили огромный ущерб, с бесконечным терпением копая, разбирая, ломая, подпиливая полы, стены, двери и оконные решетки, из-за чего в камерах часто приходилось производить ремонт, удачные побеги были делом исключительным. Самое странное, что власти не проявляли особой строгости к беглецам, самое большее приговаривая их к дополнительному заключению от одного до пяти лет, однако при условии, что они не совершили иных преступлений при побеге».