Эдвард Радзинский - Иосиф Сталин. Последняя загадка

Залил он кровью и остаток моей жизни. Мою жену и дочь выпустили за границу тогда же, в 1953 году. Они обе погибли при посадке самолета в Берлине.

После чего он обрек меня на долгое умирание в пустом мире.

Но после той ночи я с ним – в расчете. Это и есть конец моей рукописи .

Два необходимых примечания к ней.

Первое.

Надеюсь, теперь, когда я передал вам свой труд, Коба отпустит меня умирать. Ваш мещанский, сытый мир совершенно не годится для одинокого старого революционера.

Интересного здесь мне уже ничего не покажут.

Я разрешаю вам использовать все, что здесь написал. События, описанные мною, проверять не нужно. Но их последовательность и даты – необходимо.

И второе.

Когда вы будете пытаться разыскать помощника коменданта Ближней Лозгачева (в чем я совершенно уверен), знайте: сие – пустое занятие. Кроме того, что он нашел Кобу на полу, этот Лозгачев ничего не знает.

Мое подлинное описание того, что случилось той ночью, лежит в сейфе одного из банков и будет там лежать до 2053 года.

Еще один постскриптум, последний.

Читал записи генерала Йодля перед казнью. На Нюрнбергском процессе ему показали кадры кинохроники: руины городов, уничтоженных по его приказу, в руинах – его собственная страна… И трупы, трупы, трупы. Вопящие над мертвецами, обезумевшие от горя люди. Но никаких мук раскаяния перед смертью нет в его дневнике. Только изумление: почему обвинители не понимают, что он всего лишь солдат, честно исполнявший приказы? Перед казнью с умиротворением в душе он готовился отправиться к Богу, в которого, оказывается, всегда верил. Верил, убивая людей, зверски уничтожая тот самый народ, который родил и Матерь Божию, и всех апостолов.

Так и я, старый революционер, вскоре отправлюсь к Нему – сказать, что всю жизнь добросовестно исполнял приказы. Чьи?.. Кобы? Революции? Дьявола?

Там наконец-то узнаю.

КОНЕЦ (слово написано от руки, дрожащим почерком, видимо, самим Фудзи).

Я покинул Париж через неделю после того, как получил эту рукопись. Все последние дни в Париже старательно читал газеты. Маленькую заметку нашел в воскресном парижском издании. В нем писалось, что в Латинском квартале покончил с собой русский эмигрант… Полиции удалось установить, что вместе с этим господином весьма преклонного возраста проживала молодая девушка, его экономка. Девушка исчезла, и вместе с нею, возможно, ценности, которые должны были находиться в дорогих апартаментах, принадлежащих покойному. До сих пор не удалось установить подлинные фамилии старика и девушки (оказалось, оба жили по поддельным документам).

Полиция обращалась ко всем, кто хоть что-нибудь знал об этих людях, с просьбой немедля сообщить эти сведения.

В газете был помещен снимок – старик в костюме и галстуке лежит на кровати.

Имела ли заметка отношение к автору рукописи, могу лишь предполагать.

Приехав в Москву (здесь Фудзи конечно же оказался прав), я тотчас попытался встретиться с Лозгачевым, помощником коменданта дачи, обнаружившим Сталина на полу вечером 1 марта.

Он долго уклонялся от встречи – явно боялся. Я думал: какой нескончаемый страх остался навсегда в этих людях. Сталин давно истлел в могиле, но страх живет. Только после долгих уговоров по телефону Лозгачев наконец согласился.

Он предложил встретиться в метро. Видно, хотел вначале посмотреть на меня.

Встретились мы на станции Кунцевская. Он сидел на скамейке с газеткой в руках. Невысокий широкоплечий старик, осколок страны по имени СССР, очередной затонувшей русской Атлантиды. Я сел рядом, поздоровались.

Обменялись несколькими незначащими фразами. Он сказал:

– Ну, пошли.

И поднялся. То ли я произвел на него нужное впечатление, то ли он принял это решение раньше, во время моих уговоров по телефону.

Лозгачев привел меня к себе. Жил он недалеко от метро. Это была маленькая, видимо, однокомнатная квартира. В ней в тот день никого не было, кроме него. По московскому обычаю сели в крохотной кухне.

Он заварил чай.

Я начал неверно – сказал о важности его сведений, об ответственности перед Историей. Слово «ответственность» его напугало… К счастью, я это почувствовал и тотчас успокоил:

– Я буду записывать вашу речь, потом отпечатаю и дам вам проверить. Вы сможете вычеркнуть из нее все, что захотите. К тому же я не собираюсь опубликовывать или использовать это сейчас… Это – для будущих поколений, свидетельство для Истории.