Джеймс Миченер - Гавайи - Миссионеры

– Так как ты уезжаешь надолго, может быть, мне стоит запрячь лошадей и приготовить повозку?

– Однако он тут же вздохнул с облегчением, услышав ответ сына:

– Нет, отец. Погода хорошая. Я лучше пройдусь пешком.

– Мне бы хотелось дать тебе немного денег, чтобы ты смог как-то начать новую жизнь, – неохотно промямлил отец.

– В этом нет никакой необходимости, – тут же успокоил его сын. Преподобный Торн был ко мне так добр, что прислал три доллара.

– Да, Эстер об этом говорила, – кивнул Гидеон. Затем, протянув сыну рабочую мозолистую руку, он твердо произнес: – Да пребудет с тобой Господь, сын мой.

– И вы живите с милостью Божьей, – ответил Эбнер.

Затем он пожелал всего хорошего Эстер, и только теперь обратил внимание на то, что сестра уже выросла и превратилась в красивую молодую женщину. У него больно защемило сердце, и он подумал: "Мне надо быть всегда поближе к ней". Но теперь было поздно что-либо менять. И он стоял в полном смятении, не зная, как поступить дальше, пока она сама не поцеловала его на прощание, таким образом подав пример всем остальным сестрам, и они по очереди чмокнули брата в щеку.

– Прощайте! – чуть не задыхаясь, проговорил Эбнер. – Если нам даже не суждено больше встретиться здесь, на земле, мы обязательно соберемся вместе у ног Господа на небесах. Ведь мы все – наследники Божьи, наследники Иисуса Христа, и наследие наше безгранично и чисто. – Сказав это, он решительно повернулся и зашагал прочь от своих чопорных родителей и та кого же дома с некрашеными стенами и холодными окнами. Последний раз он шёл по знакомой аллее, затем свернул на пыльную дорогу, ведущую в Мальборо, где его уже поджидал дилижанс, который должен был увезти молодого человека на встречу желанному и немного пугающему приключению.

Прибыв в Уолпол, Эбнер остановился в гостинице "Старая Колония". Умывшись с дороги, он сразу же достал из кипы бумаг листок-памятку, который написала ему сестра. Здесь она перечислила множество необходимых мелочей, которые должен был сделать молодой человек, и пронумеровала их. Пункт первый гласил: "По прибытии в гостиницу умойся, хорошенько причешись и отправь посыльного к мистеру Бромли с запиской следующего содержания: "Уважаемый мистер Бромли! Не окажете ли вы мне любезность принять меня сегодня в своем доме в три часа дня?" После этого поставь свою подпись и сообщи название гостиницы на тот случай, если кто-то из членов семьи Бромли задумает навестить тебя и собственноручно проводить до их дома".

Как только письмо было доставлено, уже через несколько минут Эбнер услышал, как какой-то мужчина громко поинтересовался:

– Тут у вас должен был остановиться юноша из Массачусетса.

Эбнер Хейл даже не успел прочитать наставления и рекомендации сестры относительно первого визита в дом невесты, как внезапно дверь в его комнату распахнулась, и на пороге возник жизнерадостный нью-гемпширский джентльмен, весело сообщивший юноше:

– Меня зовут Чарльз Бромли. Вы, очевидно, нервничаете, как неопытный жеребенок.

– Да, это верно, – согласился молодой человек.

– А вы выглядите более загорелым и мужественным, чем о вас отзывались, заметил Чарльз.

– Преподобный Торн велел мне потрудиться в полях.

– Мне бы это тоже, наверное, не повредило. Но пришел я сюда для того, чтобы сообщить, что мы не можем позволить вам сидеть здесь в гостинице и ждать, пока наступит три часа. Давайте пройдемся вместе пешком до моего дома. И я с удовольствием представлю вас своей семье.

– А не будет ли это для вас затруднительно? – поинтересовался Эбнер.

– Сынок! – рассмеялся адвокат Бромли. – Мы все нервничаем не меньше вашего. – И он повел Хейла к себе до мой. Но, повинуясь минутному порыву, неожиданно остановился и крикнул владельцу гостиницы: – Сколько вы берете за номер?

– Шестьдесят центов в день, – донеслось в ответ.

– Счет потом пришлете мне. Эти молодые священники получают очень мало. – И с этими словами он вывел Эбнера в летний день.

Городок был великолепен. Белоснежная церковь сияла ещё дореволюционной роскошью. Эбнер любовался и большими домами, и вязами-великанами. Особенно понравилась ему зеленая площадь с украшенной резьбой эстрадой для оркестра посередине. Отсюда Чарльз Бромли не раз обращался к народу с патриотическими воззваниями. Очень скоро впереди показался и дом Бромли, откуда за гостем уже следила хозяйка и две её младшие дочери.

– А он вовсе не так плох, как про него наговорили, – про шептала Чарити Бромли на ухо сестре.