Анри Перрюшо - Жизнь Сёра

Но пресса, обрушив на художников немыслимый поток ругательств, свалит в одну кучу всех этих "невротиков" и "эпилептиков", не делая различий между "жрецом облаточной живописи" Сёра, "одним из сумасшедших мэтров, которые более всего повлияли на развитие "Группы двадцати", и "мастером по изготовлению сабо" Гогеном, "гнусным дилетантом, порок коего навязчивая идея", "художником-порнографом, чье исключительное невежество остается недосягаемым для скульпторов из Форе-Нуар", с одной стороны, и всеми этими Писсарро, Сислеями, Шере (на выставке можно было увидеть многие работы плакатиста), Гийоменами, Филлиже, которые сошлись на этой "пуантилистской вакханалии", - с другой. Газеты и их редакторы, осмелившиеся напечатать такую оголтелую брань, явно переусердствовали: создавалось впечатление, будто присутствуешь при феномене коллективной истерии.

"Это произведение не что иное, как судорожный спазм карлика и женщины-вампира в момент соития! - писал о "Канкане" критик Эдгар Баес на страницах "Ревю бельж". - Высокий гимн трепетной, но вызывающей скопление газов в кишечнике плоти, усеянной зелеными пятнышками, будто слизь выползшей из раковины улитки; его танцовщицы имеют цвет лишая, шелушащегося и безжизненного. Но аппетитный, несмотря ни на что, так как у меня от этого цвета перехватывает дух, и клянусь, что многие облизываются и ломают руки в неутолимой страсти, загипнотизированные лихорадочными восторгами чудовищного и деградирующего бесстыдства".

Ни одна выставка до сих пор не вызывала таких перехлестов. Даже "Олимпия" Мане четверть века назад не возбуждала столько неприязни. Эти нападки покажутся Эдмону Пикару и Октаву Маусу настолько "изысканными", что они не смогут отказать себе в удовольствии опубликовать самые смачные из них в "Ар модерн" в качестве "документов, которые следует сохранить" 1.

1 Номера от 15 февраля и 29 марта 1891 г.

Четырнадцать дней. Тринадцать дней. Двенадцать... Адский метроном отстукивает свой счет... Одиннадцать...

Точней старайся ставить точки,

Одну, две, три - три крохотные точки.

Сёра заметил ошибку, допущенную им в изображении мчащейся лошади, на которой стоит наездница. У него уже не будет времени ее исправить.

Шесть дней. Пять. Три. Времени не хватит, он не успеет закончить "Цирк". Скамьи на заднем плане так и не удастся дописать к выставке: Сёра и в самом деле, несмотря ни на что, решил показать свою картину...

10 марта. Комитет по развеске, возглавляемый Анри-Эдмоном Кроссом, принимается за работу в Павильоне Парижской ратуши. С каждым годом у комитета все больше и больше дел, так как число участников постоянно растет. На сей раз их будет двести двадцать девять. Сёра никогда не относился легкомысленно к своим обязанностям члена Общества независимых; он пунктуально их исполнял. Ежедневно Сёра отправлялся в Павильон, где встречался со своими товарищами по комитету Синьяком и Люсом, а также Тулуз-Лотреком.

Для "нео" был отведен последний зал, в глубине Павильона. Ретроспектива Дюбуа-Пилье обещала быть внушительной, она включала не менее шестидесяти четырех работ, тогда как ретроспектива Ван Гога включала только десять. Но, помимо Синьяка, представившего девять картин (среди них портрет Ф. Ф.), другие дивизионисты - Сёра, ограничивший свое участие "Цирком" и четырьмя полотнами из Гравелина, которые просил как можно быстрее прислать ему из Брюсселя, Ангран, Тео ван Риссельберг, Ипполит Птижан, Кросс, усвоивший наконец теории неоимпрессионизма - прислали в общем немного работ, поэтому группу грозили потеснить чересчур энергичные соседи: ее открытые враги, такие, как Анкетен и Эмиль Бернар, друзья или последователи Гогена, вроде Максима Мофра, набистов Мориса Дени и Боннара, а также датчанина Виллумсена, которые представили на выставку каждый по девять или десять работ; такое же количество полотен прислали Гийомен, Таможенник Руссо, Тулуз-Лотрек и даже доктор Гаше (на одном из рисунков он запечатлел черты лица несчастного Ван Гога на смертном одре).

Выставка, как и предполагалось, была торжественно открыта в пятницу 20 марта. Сёра изрядно устал после многочисленных и утомительных манипуляций по развеске картин. Однако и после открытия выставки он каждый день наведывался в Павильон, чтобы понаблюдать за реакцией посетителей. Во вторник 24 марта он беседовал, сидя на скамье в зале неоимпрессионистов, с Анграном (в четверг тот должен был отправиться в Крикето-ан-Ко), когда появился Пюви де Шаванн.