Петр Киле - Сокровища женщин Истории любви и творений

– О самом сокровенном? Что за тайна? Аспасия! О чем ты просишь нимф, как девушки, влюбленные впервые? И чьим вниманьем ты обойдена? Из мужей, кто б он ни был, он ничтожен.

Аспасия с легкой усмешкой:

– Ничтожен он? Сократ, не завирайся. Ни в чем не может быть он таковым.

– Велик во всем, и даже головою, похожей, говорят, на лук морской?

– Как догадался? Но тебе ль смеяться, когда ты ходишь с головой Силена?

– Ну, если я Силен, то он Дионис, хорег Эсхила, тихий бог театра, стратег бессменный, первый среди равных.

Аспасия раздумчиво:

– В нем что-то есть чудесное, не так ли? Спокоен, сдержан, словно весь в раздумьях, хотя и пылок, ровен голос зычный…

– Да в речи гром и молнии как будто метает он, неустрашим и светел, почти, как Зевс в совете у богов, и прозван Олимпийцем он недаром.

– Нет, у Гомера Зевс бывает вздорен; Перикл не позволяет похвальбы, пустых угроз, держа в узде свой разум, как колесницей правит Гелиос.

– Аспасия! Ты влюблена в Перикла?

– Так влюблена я и в тебя, Сократ. Ценю я ум превыше и в мужчине, затем уже там что-нибудь другое.

Сократ выражает крайнее удивление:

– Во мне ты ценишь ум, как и в Перикле?!

– Чему же удивляешься, Сократ? Ты вхож ко мне, как бы берешь уроки, что девушки, подруги-ученицы, хотя не вносишь платы за ученье, – мне ум твой нравится, и мы в расчете.

– О боги! У каменотеса ум?! И ум, Аспасией самой ценимый?

– Не столь наивен ты, Сократ, я знаю. Что, хочешь посмеяться надо мной?

– О, нет, Аспасия! Боюсь поверить. Да и зачем мне ум? Хочу быть счастлив, вседневно слыша голос серебристый и лицезрея облик, женски чистый, и вторить им всем сердцем и умом, как музыке и ваянью, учась риторике.

– Ты взялся бы из камня мой образ высечь? Вряд ли что и выйдет. Тесать ты камни можешь, но ленив, поскольку в мыслях ты всегда далече, и мысль одна тебя повсюду гонит.

– Мысль о тебе, Аспасия, повсюду жужжит, как овод, не дает покоя. Умна – прекрасно! Но зачем прелестна? Никак Эрот достал меня, наглец.

Аспасия нежно:

– Ах, вот к чему ты клонишь здесь и ныне! Свободна я, влюбиться мне легко в сатира молодого, как вакханке. Но делу время, а потехе час, и этот час – а вдруг? – погубит дело, что я веду в Афинах, как гетера, служа не Афродите, а Афине? Мне должно быть примерной, чтоб злоречье подруг моих невинных не коснулось. Иначе власти иноземку вышлют, как из Мегар пришлось уехать мне. А здесь Перикл мне благоволит, к счастью.

– Опять Перикл! Ведь он женат. И стар.

– Он стар для юности и молод вечно в стремленьи юном к высшей красоте. И Фидий стар, а строит Парфенон. Будь стар, как он, Перикл, тебе послушна была б во всем Аспасия твоя.

– О боги! – Сократ в отчаянии пляшет. – Сон! Аспасия мне снилась?

Аспасия уходит, Сократа окружают нимфы и сатиры с тимпанами и флейтами.

Акрополь. У памятника Ксантиппу, отцу Перикла, и Анакреонту. Перикл и Аспасия.

Аспасия, обращая взор в сторону Парфенона еще в лесах:

– Не часто поднимаюсь на Акрополь. К святыням приближаться иноземке запрещено; лишь в храме Афродиты в Пирее я желанна, как гетера, среди сестер моих, чужая им.

Перикл останавливается у памятнику Ксантиппу:

– Смотри!

– Отцу ты памятник поставил?

– Решением Народного собранья… Анакреонта тоже я поставил; изваян Фидием, как мой отец.

Аспасия рассмеявшись:

– Особенно любим из всех поэтов?

– В Афины сей поэт приехал старым, как здесь изображен с кифарой он, но пел по-прежнему любовь, вино, лаская слух Гиппарха, да, тирана, и юности, стихами опьяненный, не ведая похмелья, кроме лет, прошедших и последних, на отлете. Поэт эфеба отличил вниманьем и подружился с ним, оставив память высокочтимого певца веселья в суровом сердце воина Ксантиппа. Вот в память этой дружбы я поставил их рядом, пусть в беседах пребывают, а соловей пернатый вторит им.

Аспасия с восхищением:

– Слыхали? В самом деле соловей безмолвной их беседе вторит где-то.

Перикл решаясь:

– Аспасия! Он вторит нашим пеням. Я не стыжусь: как юноша влюблен…

Аспасия смущенно:

– Да, я слыхала, даже наблюдала, как чуток к женской красоте Перикл… Серьезен, окружен людьми повсюду, но взор, нежданно милый и веселый, как свет, слепит красавицу Хрисиллу, воспетую Ионом из Хиоса, и уж поэт стратегом побежден, увенчанным венками Афродиты.

– Хрисилла? Из гетер?

– Уже забыл. Так ты Аспасию забудешь скоро.

– О, нет, Аспасия! Друзьям я верен. Анаксагор и Фидий – с ними ты, общенье с вами мне всегда отрада. Будь некрасива, старше – ум твой светел, – но молодость и нежный облик твой с умом твоим всех прелестей Киприды дороже мне, и я влюблен, люблю, и жизнь мою, и честь тебе вручаю.