Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской империи. Том 5

Дарования Мухаммеда имеют право на нашу похвалу, но его успехи вызвали удивление, которого они, как кажется, не заслуживают. Можно ли удивляться тому, что толпы приверженцев усвоили учение и страсти красноречивого фанатика? Со времен пророков и до времен Реформации основатели ересей неоднократно прибегали к таким же средствам соблазна. Что удивительного в том, что частный человек схватился за меч и за скипетр, что он подчинил свое отечество своей власти и что его победы привели к основанию монархии? В истории восточных династий найдется немало счастливых узурпаторов, которые были более низкого происхождения, одолели более трудные препятствия, прославились более обширными завоеваниями и достигли более грозного могущества. Мухаммед был одинаково способен и заниматься проповедью, и сражаться, а сочетание этих противоположных способностей, увеличивая его славу, способствовало его успеху: влияния силы и убеждения, энтузиазма и страха постоянно действовали в одном и том же направлении, пока их непреодолимая сила не сломила все преграды. Его голос призывал арабов к свободе, к победе, к войне и к хищничеству, к удовлетворению и в этой жизни, и в будущей тех влечений, которые были в них всего более сильны; стеснения, которые он налагал, были нужны для того, чтобы поддержать кредит пророка и приучить народ к повиновению, и единственным препятствием для его успехов был его рациональный догмат единства и совершенства Божия. Нас должно удивлять не то, что его религия распространилась, а то, что она осталась неизменной: у исповедующих религию Корана индийцев, африканцев и турок сохранилось, по прошествии двенадцати столетий, во всей своей чистоте и полноте то самое учение, которое он проповедовал в Мекке и в Медине. Если бы христианские пророки св. Петр и Павел могли воскреснуть и войти в Ватикан, они, вероятно, пожелали бы узнать имя божества, которому поклоняются в этом великолепном храме с такими таинственными обрядами; в Оксфорде или в Женеве их удивление было бы менее велико; но им все-таки пришлось бы изучать церковный катехизис и сочинения тех православных комментаторов, которые объясняли смысл и их собственных произведений, и слов их Учителя. Но турецкая мечеть св. Софии изображает — только в более блестящем и более широком виде — ту скромную скинию, которая была воздвигнута в Медине руками Мухаммеда. Мусульмане повсюду устояли против соблазна низводить предметы своих верований и своего благочестия на один уровень с человеческими чувствами и человеческим воображением. "Я верую во единого Бога и в пророка Божия Мухаммеда" — таков несложный и неизменный догмат ислама. Они никогда не унижали интеллектуального понятия о Божестве изображением его в какой-либо видимой форме идолов; почести, которые они оказывали пророку, никогда не заходили за пределы того, что можно воздавать человеческим добродетелям; а его поучения сдерживали признательность его последователей в пределах рассудка и религии. Правда, приверженцы Али освятили память своего героя, его жены и его детей, а некоторые из персидских богословов полагают, что божественная сущность воплотилась в лице имамов; но их суеверие осуждено всеми суннитами, а их нечестие послужило своевременным предостережением против поклонения святым и мученикам. Метафизические вопросы о божеских атрибутах и о человеческой свободе обсуждались в сектах Мухаммедан точно так же, как и в школах христиан; но между первыми они никогда не воспламеняли народных страстей и никогда не нарушали в государстве внутреннего спокойствия.

Причину этого важного различия следует искать в разделении или в единении обязанностей царя и первосвященника. Халифы, считавшиеся преемниками пророка и повелителями правоверных, из личных интересов препятствовали или не давали хода никаким религиозным нововведениям: мусульмане не знакомы ни с духовным званием, ни с его дисциплиной, ни с его светским и духовным честолюбием, а руководителями их совести и оракулами их религии служат знатоки закона. От берегов Атлантического океана до берегов Ганга Коран признается за основной кодекс не только богословия, но также гражданской и уголовной юриспруденции, а законы, которыми регулируются человеческие деяния и право собственности, охраняются непогрешимой и неизменной санкцией воли Божией. Это религиозное рабство ведет на практике к некоторым неудобствам; необразованного законодателя нередко вводили в заблуждение его собственные предрассудки и предрассудки его соотечественников, а учреждения, годные для обитателей аравийских степей, нелегко приспособить к богатству и многолюдности Исфагана и Константинополя. В этих случаях кади почтительно кладет священную книгу на свою голову и истолковывает ее содержание сообразно с требованиями справедливости, с современными нравами и с государственными интересами.