Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской империи. Том 5

Для некоторых благовидных теорий служит опровержением этот свободный и всесторонний опыт, доказывающий нам, что свобода развода не доставляет счастья и не располагает к добродетели. Легкость, с которой можно расходиться, совершенно уничтожает взаимное доверие и разжигает всякую ничтожную ссору; тогда различие между мужем и посторонним мужчиной так легко уничтожается, что может быть еще легче совсем позабыто, и та матрона, которая в течение пяти лет могла восемь раз перейти из объятий одного супруга в объятия другого, должна была утратить всякое уважение к своему собственному целомудрию. Недостаточные средства исцеления выступали мешкотными и запоздалыми шагами вслед за быстрым развитием этого недуга. В древней религии римлян была особая богиня для того, чтобы выслушивать жалобы и примирять супругов; но ее название Viriplaca, укротительница мужей, слишком ясно доказывает, с которой стороны всегда ожидали покорности и раскаяния. Всякий поступок гражданина подлежал суду цензоров; от первого пожелавшего воспользоваться правом развода они требовали объяснения причин такого образа действий; а один сенатор был лишен этого звания за то, что отослал назад еще остававшуюся девственницей супругу без ведома или без одобрения своих друзей. Всякий раз, как возникал процесс из-за возвращения приданого, претор, в качестве стража справедливости, рассматривал обстоятельства дела и личные свойства тяжущихся и осторожно наклонял весы правосудия на сторону того, кто был невинен и обижен. Август, соединявший в своем лице и цензора, и претора, усвоил их различные способы сдерживать или карать своевольные разводы. Для того чтобы этот торжественный и зрело обдуманный акт имел законную силу, стали требовать присутствия семи свидетелей из римлян: если муж провинился перед женой, то вместо двухлетней отсрочки от него стали требовать возвращения приданого или немедленно, или в течение шести месяцев; если же он мог доказать, что его жена нарушила свой долг, то она искупала свою вину или ветреность утратой шестой или восьмой части своего приданого. Христианские монархи впервые установили законные мотивы для разводов между частными людьми; их постановления со времен Константина до времен Юстиниана, по-видимому, колебались в выборе между господствовавшими в империи обычаями и желаниями церкви, и автор Новелл слишком часто вносит перемены в юриспруденцию Кодекса и Пандектов. В силу самых строгих законов жена должна была выносить сожительство с игроком, пьяницей или распутником, если только он не совершал ни человекоубийства, ни отравления, ни святотатства, в каковых случаях брак, как казалось бы, мог бы быть расторгнут рукою палача. Но священное право мужа неизменно поддерживалось для того, чтобы позор прелюбодеяния не пал на его имя и на его семейство: список смертных грехов со стороны и мужа, и жены то сокращался, то расширялся последующими постановлениями, и было решено, что неизлечимая импотенция, продолжительное отсутствие и поступление в монастырь отменяют супружеские обязанности. Кто заходил за пределы того, что разрешалось законом, подвергался разнообразным и тяжелым наказаниям. У женщины отбирали ее состояние и ее украшения, не исключая даже шпилек, которые она носила в волосах; если мужчина принимал в свое брачное ложе новую невесту, то ее состояние могло быть законным образом отобрано покинутой женой. Конфискация имущества иногда заменялась денежным штрафом; к штрафу иногда присовокупляли ссылку на какой-нибудь остров или заключение в монастырь; обиженная сторона освобождалась от брачных уз, но обидчик лишался на всю жизнь или на известное число лет права снова вступать в брак. Преемник Юстиниана уступил просьбам своих несчастных подданных и восстановил свободу развода по взаимному согласию; юристы были на этот счет все одного мнения; богословы расходились в своих взглядах, а двусмысленное слово, в котором выражено учение Христа, поддается под всякое толкование, какого только могла бы пожелать мудрость законодателя.

Свобода любви и брака ограничивалась у римлян и натуральными, и гражданскими препятствиями. Инстинкт, который, как кажется, можно назвать и врожденным, и всеобщим, воспрещает кровосмесительную связь между родителями и детьми во всем бесконечном ряде восходящих и нисходящих поколений. Касательно боковых линий родства натура равнодушна, рассудок молчит, а обычаи и разнообразны, и произвольны. В Египте брак между братом и сестрой допускался без колебаний и без ограничений; спартанец мог жениться на дочери своего отца, афинянин — на дочери своей матери, а брак дяди с племянницей считался в Афинах за счастливый союз между любящими друг друга родственниками. Светские законодатели римлян никогда не умножали запрещенных степеней родства под влиянием своих личных интересов или суеверий; но они непреклонно запрещали брак между сестрами и братьями, колебались на счет того, не следует ли распространить то же запрещение на браки между двоюродными братьями и сестрами, признавали отеческий характер за дядями и тетками и усматривали в свойстве и в усыновлении сходство с кровными узами. В силу гордых республиканских принципов в законный брак могли вступать только свободные граждане; для супруги сенатора требовалось знатное или, по меньшей мере, благородное происхождение; но кровь царей никогда не могла смешиваться путем законного бракосочетания с кровью римлянина, а звание иностранок низвело Клеопатру и Беренику до положения наложниц Марка Антония и Тита. Однако, как бы ни было оскорбительно такое название для достоинства этих восточных цариц, оно не могло быть применено к их нравам без некоторой снисходительности. Наложница — в том строгом смысле слова, в каком его понимали юристы,— была женщина рабского или плебейского происхождения и единственная верная подруга римского гражданина, жившего в безбрачии. Ее скромное положение было ниже почетного положения жены и выше позорного положения проститутки; оно было признано и одобрено законами, а со времен Августа до десятого столетия эти второстепенные браки были в большом ходу и на Западе, и на Востоке, и скромным добродетелям наложницы нередко оказывалось предпочтение перед пышностью и наглостью знатной матроны. Оба Антонина, эти лучшие из монархов и людей, наслаждались семейными привязанностями именно в связях этого рода, а их примеру следовали те граждане, которые тяготились безбрачием, но не желали вступать в неравные браки. Если у них являлось желание усыновить своих незаконных детей, это превращение совершалось путем бракосочетания с той подругой, плодовитость и верность которой уже были испытаны. Но родившиеся от наложницы дети отличались этим эпитетом незаконных от тех, которые были плодом прелюбодеяния, проституции и кровосмешения и за которыми Юстиниан неохотно признавал право на пропитание, и только эти незаконные дети могли получать шестую часть наследства, оставшегося после того, кто считался их отцом. По строгому смыслу закона побочные дети получали имя и положение матери и, смотря по тому, кем была мать, поступали в разряд или рабов, или иностранцев, или граждан. А тех детей, которых не принимала в свою среду никакая семья, государство принимало, без всяких порицаний, под свое попечение.