Вадим Роговин - 1937

Седов сумел доказать, что подсудимые были выделены «путём долгого и страшного следствия из 50 или даже большего числа других заключённых-кандидатов». Для подтверждения этой гипотезы он использовал существенную промашку, допущенную организаторами процесса. В судебном отчёте с бюрократической аккуратностью указывались номера дел каждого подсудимого. Расположив фамилии одиннадцати подсудимых в алфавитном порядке, Седов обнаружил, что их дела включали номера от 1 до 29. «Кто же остальные восемнадцать? Нам кажется очень вероятным, что за отдельными исключениями, вроде Сафоновой… эти „недостающие“ подсудимые были из тех, кого Сталину не удалось сломить и кого он, вероятно, расстрелял без суда» [158] Там же. С. 21. .

Седов обращал внимание и на то, что дела четырёх подсудимых шли под номерами от 32 до 38 и что, согласно судебному отчёту, показания Евдокимова были получены лишь 10 августа, а Тер-Ваганяна — 14 августа, в день подписания обвинительного заключения. В этом он усматривал одну из тайн предварительного следствия, связанную с вмешательством в него самого Сталина. «Список подсудимых,— писал Седов,— несомненно не раз менялся и он окончательно был определён лишь в самый день подписания прокурором обвинительного акта… То, что Евдокимов и Тер-Ваганян идут под самый конец, объясняется, по-видимому, тем, что спервоначалу Сталин не предполагал включать их в процесс… Оба Лурье, вероятно, вначале также не предназначались ко включению в этот процесс и включены были лишь позже» [159] Там же. С. 20—21. .

Седов высказывал твёрдое убеждение в том, что следствие пыталось привлечь к суду настоящих троцкистов, ни разу не отрекавшихся от своих убеждений. Однако эти люди, над которыми не довлел фетиш сталинской «партийности», не могли поддаться ни софизмам о необходимости «помочь партии» в борьбе с Троцким, ни самым зверским истязаниям. Таких непоколебимых революционеров «Сталин не в состоянии притянуть к своим процессам, хотя и в состоянии истребить одного за другим, истребить — но не сломать. Эти революционные борцы не стали и не станут на гибельный путь капитуляции — ибо верят в правоту своего дела — предпочитая погибать в подвалах ГПУ в безвестности, без поддержки и сочувствия» [160] Там же. С. 19. .

Раскрывая многочисленные фальсификации, содержавшиеся в судебном отчёте, Седов с особым негодованием писал о наиболее гнусных продуктах воображения Сталина и его сатрапов, таких, как объяснение причин самоубийства затравленного Богдана. На этот трагический факт «Сталин наматывает клубок какой-то совершенно патологической и бредовой лжи. Моментами кажется, что читаешь „Бесы“». Проявлением той же бесовщины Седов называл показание Рейнгольда о решении «центра» уничтожить после своего прихода к власти исполнителей террористических актов. «Это показание — продукт творчества „самого“ Сталина! В этом не усомнится никто, хоть немного знающий Сталина. Эти методы — расстрел собственных агентов, которые опасны потому, что слишком много знают,— его методы, методы человека, не останавливающегося ни перед чем, человека, неразборчивого в средствах и способного на всё … Психологически Сталин выдаёт себя здесь с головой. Свои подлости Сталин навязывает своим жертвам!». Версия Рейнгольда выглядит нелепой и потому, что из неё вытекает: Зиновьев и Каменев заранее разглашали свои планы, «как бы предупреждая своих сторонников о том, чем им грозит успех их собственной деятельности. Очевидно, ГПУ (сталинское) специально должно было оставлять в живых террористов, совершивших убийства, с тем, чтобы расстрел их и всех их товарищей был произведён ГПУ (зиновьевским) после прихода Зиновьева к власти!» [161] Там же. С. 43.

Подытоживая впечатление от судебных подлогов, Седов писал: «Волосы становятся дыбом на голове, когда читаешь это сталинское издание „Бесов“». Далеко не случайным он считал тот факт, что главными носителями этой бесовщины выступали лица, до Октябрьской революции ожесточённо боровшиеся против большевиков. Напоминая, что в 1917 году Вышинский был правым меньшевиком и подписал приказ об аресте Ленина, Седов отмечал: «Враг большевизма и Октября, требующий голов вождей большевизма и Октябрьской революции. Это ли не символ!». Сам факт назначения Вышинского обвинителем являлся тягчайшим оскорблением для подсудимых.

Не менее характерен пример Заславского, который в 1917 году зарекомендовал себя продажным журналистом, с особым остервенением распространявшим клевету о Ленине и Троцком как германских агентах. В ленинских статьях этого периода десятки раз встречались характеристики Заславского как «клеветника» и «негодяя шантажа». «А кто сегодня пишет в „Правде“ статьи с травлей Троцкого как агента гестапо? Тот самый Заславский! Это ли опять-таки не символ» [162] Там же. С. 43—44. .