Вадим Роговин - Власть и оппозиции

Резолюция съезда увенчала разгром бухаринской группы, указав, что последняя противопоставила генеральной линии партии «откровенно-оппортунистическую линию», которая «ведёт к капитуляции перед кулацко-капиталистическими элементами страны». «Правые уклонисты» были объявлены «объективно агентурой кулачества». Резолюция утверждала, что «оппортунисты всех мастей, особенно правые, применяют новый маневр, выражающийся в формальном признании своих ошибок и в формальном согласии с генеральной линией партии, не подтверждая свое признание работой и борьбой за генеральную линию, что на деле означает только переход от открытой борьбы против партии к скрытой или выжидание более благоприятного момента для возобновления атаки на партию». Требуя «объявить самую беспощадную войну такого рода двурушничеству и обману», резолюция предупреждала, что признающие свои ошибки должны доказать искренность этих признаний «активной защитой генеральной линии партии… Неисполнение этого требования должно влечь за собой самые решительные организационные меры» [373] КПСС в резолюциях и решениях … Т. 5. С. 131—132. .

Всё это означало недвусмысленное указание «правым», что их малейшее несогласие с любой будущей акцией сталинского руководства приведет к их полному изгнанию с политической арены. Только под этим условием Бухарин, Рыков и Томский были оставлены на XVI съезде в составе ЦК. Единственный член «тройки», сохранивший свой пост и место в Политбюро, Рыков спустя полгода после съезда был выведен из Политбюро и заменён на посту председателя Совнаркома Молотовым.

На XVI съезде Сталин уделил значительное внимание критике «троцкизма», не смущаясь противоречиями в своей трактовке «троцкистской опасности». С одной стороны, он заявил, что «троцкистскую группу, как оппозицию, мы давно уже разгромили и выкинули вон», и теперь речь идёт о борьбе лишь «с остатками троцкизма в партии, с пережитками троцкистской теории». С другой стороны, он утверждал, что троцкизм не только живёт, но и свои «атаки против правых уклонистов… обычно увенчивает блоком с ними, как с капитулянтами без маски» [374] Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 354, 357. .

С одной стороны, Сталин расценил «левые загибы» в колхозном движении как «некоторую, правда бессознательную, попытку возродить у нас традиции троцкизма на практике, возродить троцкистское отношение к среднему крестьянству» [375] Там же. С. 357. . (Именно эта сталинская версия в недавние годы была подхвачена многими публицистами и литераторами.) С другой стороны, он объявил в присущем ему тоне, что в условиях реконструктивного периода «троцкисты, с точки зрения темпов, являются самыми крайними минималистами и самыми поганенькими капитулянтами». [376] Там же. С. 349.

Для обоснования последнего тезиса Сталин сопоставлял показатели прироста промышленной продукции в 1927—30 годах с прогнозными наметками, сделанными Троцким в 1925 году. Эти наметки, названные Сталиным «троцкистской теорией потухающей кривой», представляли вывод из соображений Троцкого о снижении темпов развития советской промышленности после завершения восстановления народного хозяйства и перехода к расширенному воспроизводству на основе социалистических накоплений. Однако вслед за этим Троцкий утверждал, что в условиях планомерной индустриализации советская промышленность сможет добиться темпов, недоступных при капитализме. Показатели прироста промышленности в 1930 году (22 %) и в 1931 году (20 %) совпали с выдвинутыми пятилетием ранее прогнозными коэффициентами Троцкого.

К рассуждениям о «крохоборческой мудрости» «троцкистов» Сталин прибег в связи со своим предложением поднять темп развития промышленности до 32 % в 1929/30 и 47 % в 1930/31 хозяйственному году [377] Там же. С. 351. .

После съезда сталинский пропагандистский аппарат продолжал извергать ожесточённую брань против Троцкого, неизменно встречавшую отповедь изгнанника с Принцевых островов. Более действенными, разумеется, были дальнейшие атаки на «правых», особенно на Бухарина, которого Сталин и его приспешники продолжали обвинять в «двурушничестве». На эти обвинения Бухарин отвечал жалобами Сталину на «неслыханные издевательства» и «клевету», которой его подвергают. 14 октября 1930 года он писал: «Коба. Я после разговора по телефону ушёл тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня „напугал“ — ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации , которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет , хотя бы ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически».