Вадим Роговин - Партия расстрелянных

«Стоя на краю пропасти, из которой нет возврата,— писал Бухарин,— я даю тебе предсмертное честное слово, что я невиновен в тех преступлениях, которые я подтвердил на следствии… Мне не было никакого „выхода“, кроме как подтверждать обвинения и показания других и развивать их: либо иначе выходило бы, что я „не разоружаюсь“».

Пытаясь дать теоретическое обоснование такому своему поведению, Бухарин «соорудил примерно такую концепцию»: у Сталина имеется «какая-то большая и смелая политическая идея генеральной чистки а) в связи с предвоенным временем, b) в связи с переходом к демократии. Эта чистка захватывает а) виновных, b) подозрительных и с) потенциально подозрительных. Без меня здесь не могли обойтись. Одних обезвреживают так-то, других — по-другому, третьих — по-третьему». Умоляя Сталина не воспринять эти соображения таким образом, будто он упрекает вождя «даже в размышлениях с самим собой», Бухарин писал: «Я настолько вырос из детских пелёнок, что понимаю, что большие планы, большие идеи и большие интересы перекрывают всё, и было бы мелочным ставить вопрос о своей собственной персоне наряду с всемирно-историческими задачами, лежащими прежде всего на твоих плечах». Единственный парадокс, который мучает его, заключался, по словам Бухарина, в том, что Сталин, возможно, не исходит из этой «всемирно-исторической» идеи, а действительно верит в его преступления. « Тогда что же выходит? Что я сам помогаю лишиться ряда людей (начиная с себя самого!), то есть делаю заведомое зло ! Тогда это ничем не оправдано. И всё путается у меня в голове, и хочется на крик кричать и биться головой о стенку: ведь я же становлюсь причиной гибели других. Что же делать? Что делать?»

Убеждая Сталина: «все последние годы я… научился по-умному тебя ценить и любить», Бухарин в заключение письма просил у него «последнего прощения (sic! — В. Р. )» и заверял: «Иосиф Виссарионович! Ты потерял во мне одного из способнейших своих генералов, тебе действительно преданных».

Заявляя, что «ничего… не намерен у тебя ни просить, ни о чём не хочу умолять, что бы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится», Бухарин тем не менее обращался с несколькими просьбами: 1) дать ему возможность умереть до суда, ибо «мне легче тысячу раз умереть, чем пережить предстоящий процесс»; 2) в случае вынесения ему смертного приговора «заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфию, чтобы я заснул и не просыпался)… дайте мне провести последние секунды так, как я хочу. Сжальтесь!.. Молю об этом…»

Вместе с тем, лелея надежду, что ему будет сохранена жизнь, Бухарин предлагал в этом случае выслать его в Америку, где он «провёл бы кампанию по процессам, вёл бы смертельную борьбу против Троцкого, перетянул бы большие слои колеблющейся интеллигенции, был бы фактически анти-Троцким и вёл бы это дело с большим размахом и прямо с энтузиазмом». Бухарин предлагал и гарантии, которые при этом можно было бы использовать: послать с ним квалифицированного чекиста, задержать в СССР его жену и т. д.

Считая, что такой вариант может заинтересовать Сталина, Бухарин выдвигал и запасной вариант: выслать его «хоть на 25 лет в Печору или Колыму, в лагерь: я бы поставил там: университет, краеведческий музей, технич. станции и т. д., институты, картинную галерею, этнограф-музей, зоо- и фитомузей, журнал лагерный, газету» [81] Источник. 1993/0. С. 23—25. .

Это письмо было разослано в 1956 году членам и кандидатам в члены Президиума ЦК и секретарям ЦК КПСС. Но даже оно не побудило деятелей «коллективного руководства» к каким-либо реабилитационным акциям по отношению к Бухарину.

Письмо Бухарина, разумеется, не могло вызвать у Сталина ничего, кроме глумливого удовлетворения. Оно побудило его лишь к тому, чтобы продолжать коварную игру с Бухариным. В этих целях Бухарину было позволено написать за полтора месяца до суда письмо жене, в котором сообщалось о работах, написанных им в тюрьме. Судя по содержанию данного письма, Бухарину было обещано, что все его рукописи будут переданы его жене. Бухарин даже просил её перепечатать их на машинке «по три экземпляра».

Бухарину была обещана и встреча с женой («во всех случаях и при всех исходах суда я после него тебя увижу»). Понимая, что при этой встрече откровенный разговор будет невозможен, Бухарин писал: «Что бы ты ни прочитала, что бы ты ни услышала, сколько бы ужасны ни были соответствующие вещи, что бы обо мне ни говорили, что бы я ни говорил, ‹…› помни о том, что великое дело СССР живёт, и это главное, а личные судьбы — преходящи и мизерабельны» [82] Бухарин Н. И. Тюремные тетради. Т. I. С. 5. .