Вадим Роговин - Мировая революция и мировая война

Главным признаком сталинистского режима в области культуры стало господство лжи, превосходящей своими масштабами и цинизмом даже ложь фашистской пропаганды. Это объяснялось прежде всего тем, что между идеями фашистских режимов и их повседневной практикой не существовало такого разительного контраста, какой наблюдался между сталинистской идеологией и реалиями советской жизни.

Характеризуя социальную функцию лжи как идеологического орудия всякой реакции, Троцкий писал: «Ложь… отражает противоречия между людьми и классами. Она нужна там, где нужно прикрыть, смягчить, замазать противоречие. Где социальные антагонизмы имеют долгую историю, там ложь приобретает уравновешенный, традиционный, почтенный характер. В нынешнюю эпоху небывалого обострения борьбы между классами и нациями ложь приобрела, наоборот, бурный, напряжённый, взрывчатый характер. Никогда со времён Каина не лгали ещё так, как лгут в наше время». Но даже на этом историческом фоне выделялась ложь советской правящей касты, которая «вынуждена лгать более, чем какой бы то ни было из правящих классов человеческой истории» [198]. Это объяснялось тем, что социальные антагонизмы нового типа возникли на глазах одного поколения. Само существование поднявшейся над народом паразитической и насильнической касты представляло вызов тем принципам, во имя которых была совершена Октябрьская революция и которые формально продолжали «отстаиваться» официальной пропагандой.

Откликаясь на замечания Троцкого о «потоках лжи», Виктор Серж писал Троцкому: «Ведь это — система, и чудовищная. Я переживал её применение в иной обстановке. Я лежал, больным, в хирургическом госпитале Оренбурга. В зале было около 15 голодных, вечно-голодных, болеющих буквально от вечного голода рабочих и колхозников (у всех были нарывы, фурункулёз и т. д. от расслабления организма). А радио целыми днями нам передавало потоки лжи о счастливой жизни: речи и овации колхозного съезда в Москве. Трудно передать, какая была во всём этом жуть» [199].

В середине 30-х годов в советской пропаганде сосуществовали два потока неумолчной лжи. Первый — повествующий о «счастливой жизни» народа, о том, что советским людям стало «жить лучше и веселее», и второй — о полчищах внутренних врагов, притаившихся буквально повсюду и подрывающих господствующий режим, который несёт народу счастливую жизнь. Столкновение этих потоков создавало чрезвычайно противоречивую картину советской жизни и порождало своего рода трагикомический эффект, на который не преминул обратить внимание белоэмигрантский журнал «Современные записки». Его автор П. Берлин, не скрывая иронии, писал, что существуют два советских официальных источника, в которых освещается жизнь СССР: повседневная печать и стенограммы судебных процессов над «шпионами» и «вредителями». Согласно первому источнику, Советский Союз представляет собой «счастливую страну, где всё обильем дышит, где жить стало весело и красиво, где политическая гладь и экономическая благодать». В стенограммах же московских процессов «происходит полная перемена декораций: где стол был яств, там гроб стоит». Согласно материалам процессов, «на фабриках и заводах, где не знают капиталистов, где рабочие являются радостными хозяевами, этих самых радостных хозяев отравляют газами, лишают всяких мер охраны [труда], обязательных для любой, самой маленькой капиталистической фабрики, травят, словно крыс, ядовитой пищей. Взрывают фабрики, портят машины. На железнодорожном транспорте, возглавляемом обожаемым Лазарем Моисеевичем, каждые четверть часа происходят в каком-нибудь месте крушения с человеческими жертвами и многочисленными убытками… И что всего ошеломительнее, все эти плановые злодейства производятся той самой старой гвардией большевизма, теми „профессиональными революционерами“, которые вынесли на своих плечах революцию, составляя её красу и гордость, её оплот, веру, надежду, любовь» [200].

Среди «потоков лжи» сталинистской идеологии выделялся поток, так сказать, обращённый в завтрашний день,— безудержное бахвальство неминуемыми победами в будущей войне с любой страной или же блоком любых государств. Такое бахвальство пронизывало речи всех ораторов на XVIII съезде. Но даже среди этих многочисленных хвастливых выступлений первенство принадлежало, безусловно, Кагановичу, заявившему — на радость гогочущему залу,— что всем агрессорам надлежит помнить о «самураях, имеющих опыт Хасана, про которых можно сказать старинной пословицей об одном генерале. Пословица такая: „Мальбрук в поход собрался“, и дальше идёт соответствующая рифма… ( Смех, громкие аплодисменты. ) Чтобы не было недоразумений и кривотолков я поясню: это значит, что Мальбрук в поход собрался и умер от расстройства желудка. ( Смех, аплодисменты )» [201].