Вадим Роговин - Конец означает начало

Считая страх определяющей чертой духовной и нравственной атмосферы советского общества 30-х годов, Троцкий ссылался на написанную в 1931 г. пьесу советского драматурга А. Афиногенова «Страх», в которой говорилось, что, если подвергнуть психологическому обследованию сто советских граждан, то окажется, что 80 процентов из них действуют под влиянием страха. «За годы кровавых чисток,— добавлял к этому Троцкий,— страх охватил и большую часть остальных 20 процентов. Главной пружиной политики самого Сталина является ныне страх перед порожденным им страхом. Сталин лично не трус, но его политика отражает страх касты привилегированных выскочек за свой завтрашний день» [763] Троцкий Л. Д. К истории русской революции. С. 408. .

На завершающих страницах книги «Сталин» Троцкий напоминал, что несколько лет назад, когда Франция жадно искала сближения с Москвой, влиятельная французская газета «Тан» жаловалась на то, что мир привык видеть Сталина в «троцкистском» освещении, т. е. несравненно хуже, чем он якобы был в действительности. «Сейчас, после серии московских процессов и серии разоблачений, после союза Сталина с Гитлером и разгрома Польши, многие, вероятно, склонны признать, что „троцкистское“ освещение было очень близко к действительности» [764] Троцкий Л. Д. Сталин. Т. II. С. 278. .

Одним из новых, доселе неизвестных моментов биографии Сталина, освещённых в книге «Сталин», было впервые данное Троцким описание драматического эпизода, представляющего сталинский облик в особенно зловещем свете.

В книге «Была ли альтернатива? „Троцкизм“: взгляд через годы», изданной в 1992 году, я рассматривал версию Троцкого об отравлении Сталиным Ленина, впервые изложенную в статье «Сверхборджиа в Кремле», опубликованной 10 августа 1940 года в американской газете «Либерти». Тогда я обращал внимание на то, что Троцкий датировал беседу в Политбюро о яде (о чём речь пойдёт ниже) февралем или началом марта 1923 года и сопоставлял эту дату с неизвестными Троцкому и опубликованными лишь в конце 80-х годов свидетельствами М. И. Ульяновой и Л. А. Фотиевой о том, что Ленин просил у Сталина яд трижды: в конце 1921 года, в мае 1922 года и в декабре 1922 года [765] Роговин В. Была ли альтернатива? «Троцкизм»: взгляд через годы. М., 1992. С. 70—73, 156—163. .

Тогда я полагал, что Троцкий не вполне точно датировал обсуждение вопроса о яде на заседании Политбюро (свойства памяти Троцкого были таковы, что при абсолютной точности воспроизведения содержания исторических событий он в ряде случаев невольно передвигал их даты — на год вперёд или назад). Однако за последние годы были обнародованы новые документы, показывающие, что в данном случае Троцкий почти не ошибся в дате: обсуждение вопроса о яде на заседании Политбюро произошло во второй половине марта 1923 года. Этому обсуждению предшествовала переписка между членами Политбюро, впервые опубликованная Д. Волкогоновым в книге «Ленин».

17 марта Сталин имел беседу с Крупской, после которой немедленно отправил записку (под грифом «Строго секретно») своим тогдашним союзникам Зиновьеву и Каменеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в „ужасном“ состоянии, с ним припадки, „не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно“. Сообщила, что пробовала дать калий, но „не хватило выдержки“, ввиду чего требует „поддержки Сталина“». Зиновьев и Каменев оставили на записке взволнованный ответ: « Нельзя этого никак . Ферстер (немецкий профессор, лечивший Ленина.— В. Р. ) даёт надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя!» [766] Волкогонов Д. Ленин. Кн. 2. М., 1994. С. 347.

Однако Сталин этим не удовлетворился. 21 марта он написал новую «строго секретную» записку, обращённую на этот раз ко всем членам Политбюро. В ней говорилось: «В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном „просьбу Владимира Ильича Сталину“ о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что „Вл. Ильич переживает неимоверные страдания“, что „дальше жить так немыслимо“, и упорно настаивала не отказывать Ильичу в его просьбе. Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал „согласия Сталина“) я не счёл возможным ответить отказом, заявив: „Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование“. В. Ильич действительно успокоился.