Валентин Пикуль - Ночной полет

Вступая в литературу, я отметил это роковое событие тем, что запустил пресс-папье в голову секретаря редколлегии журнала "Звезда" - сразу же, как только "Звезда" осмелилась вступить со мной в договорные отношения. Из этого факта грамотный читатель и сам сделает вывод, что мой любимый штурман Горбунов великолепно разбирался в своих подчиненных, давая им самые точные характеристики.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как и большинство писателей, пришедших в литературу из сырых фронтовых траншей и со скользких палуб кораблей, я знал, что надо писать, но не всегда понимал, как надо писать.

Всегда считал себя в литературе человеком случайным, ибо ни учебой, ни воспитанием не был подготовлен к общению с деликатным пером. Просто мне после войны попалась в руки одна книга, автора которой я называть не стану. Книга о рискованной жизни лихих команд миноносцев Северного флота, но тягомотная и безнадежно-унылая. Я прочел ее и - возмутился:

"Если бы у нас на бригаде эсминцев воевали так, как здесь написано, так черта с два мы бы победили! Пусть я сдохну, но я напишу лучше. во всяком случае - честнее!"

В широченных клешах я предстал перед Юрием Германом.

- Валя, - оказал он мне, прочтя мою рукопись, - к сожалению, вы находитесь под вредным влиянием Бориса Пильняка.

Я тут же побежал в библиотеку: "Борис Пильняк. кто это такой? дайте почитать. "

Мне было девятнадцать лет, когда редакция журнала "Звезда" заключила со мною договор на издание романа "Курс на солнце" (смотри выше эпизод с пресс-папье). Слава Богу, этот роман света не увидел. Я написал второй роман - тоже полетел в корзину. Тогда я сел и, обозлясь на весь мир, накатал третий роман.

Тут я снимаю шляпу перед памятью покойной ленинградской писательницы Елены Катерли. Эта умная женщина в своем отзыве о моем третьем романе устроила мне такой хороший "раздолбай", что я долго не мог опомниться. Вывод Катерли был таков: "Валентин Пикуль не напечатал еще ни единой строчки, а его уже заранее расхвалили; на самом же деле ПИСАТЬ ОН СОВСЕМ НЕ УМЕЕТ." Дело прошлое, но это был такой великолепный нокаут в челюсть, после которого судьба-рефери должна обязательно выкинуть на ринг мокрое полотенце!

Родственники считали меня вообще бездельником, который своей "писаниной" маскирует явное желание не работать, родной дядя Яша (не гайдамак, а из псковской династии Карениных) не раз уже говорил мне:

- Что ты тут сидишь, как дурак? Пойдем, я тебя на Лиговке в пивнуху буфетчиком определю. Парнишка ты с башкой, воевал чин-чином, три медали имеешь - и года не пройдет, как в директоры пивной выберешься. Чего ты тут мучаешься?

Жил я тогда на чердаке большого дома и сильно нуждался. Помню, провел всю ночь на промерзлой кухне, изучая рецензию Катерли, и мучительно соображал, спрашивая себя: "Как же быть? Писать дальше или. в пивную?"

Утром я сунул в печку все три романа, объединенные одной хорошей идеей, и сел писать четвертый. Прошел год, второй. Я сижу и честно пишу все по-новому. Пишу и вижу: черт побери, что-то уж больно многовато у меня получается - кирпич какой-то! На занятиях кружка молодых авторов ко мне подошел А. А. Хржановский - главный редактор ленинградского отделения издательства "Молодая гвардия".

- Валя, - сказал он мне простецки, - говорят, ты на своем чердаке скребешь что-то. Зайди-ка завтра. Поговорим.

Я принес ему разбухшую от усердия рукопись. Андрей Александрович листанул одну страницу, другую, третью. Почитал, хмыкнул. Сразу же что-то зачеркнул. Потом нажал кнопку звонка на столе. Явился секретарь редакции поэт Миша Бернович.

- Вот этого доходягу, - показал на меня редактор, - мы будем издавать, давайте сразу заключим с ним договор с выплатой ему аванса, а то он уже, кажется, основательно подзабыл, как выглядят денежные знаки достоинством в десять рублей.

Так появился на свет Божий роман "Океанский патруль", и я посвятил его памяти моих друзей - юнг, павших в боях с врагами за Родину. Хржановский же был и редактором этого романа - весьма оригинальным! Однажды, когда я написал что-то не так, как надо, он без лишних разговоров треснул меня в ухо. Я, развернувшись, отвечал ему примерно тем же приемом. Мы сцепились в жестокой борьбе за свет истины в храме искусства! Вокруг нас с грохотом летали столы и стулья, вихрем кружились по комнате страницы моего первого литературного детища. (Замечу, что мой протеже был Заслуженным мастером спорта СССР, а потому читатель может и сам догадаться, что моего авторского самолюбия редактор не пощадил.)