Андрей Богданов - Опальные воеводы

Их выражение никак не соответствовало тяжким вздохам, то и дело вырывавшимся из груди великана. Весь — от торчащих на макушке вихров до загнутых вверх носков зелёных с золотом сафьянных сапог — пропитавшийся потом воевода время от времени вынимал из-за подпояски и проводил по шее, лицу, груди обширным шелковым платком, не переставая оглашать окрестности вздохами.

— Ты бы, Иван Васильич, надел хоть лёгкую кольчужку-то! — говорил хозяину старый военный холоп. — Не ровён час татарин налетит, да как раз тебя стрелой-то и уязвит!

При упоминании стрелы боярин и воевода Иван Васильевич Большой-Шереметев испустил особенно тяжкий вздох и невольно провел могучей десницей по телу, не раз стрелами уязвлявшемуся. Воюя с самых юных лет на русских рубежах, он мог бы составить интересное собрание из попадавших в него метательных снарядов. Привычка Ивана Васильевича быть впереди воинов и почти полная невозможность промазать по столь обширной цели чрезвычайно привлекали к нему неприятельских стрелков.

Из богатырского тела воеводы извлекались стрелы с большими трёхлопастными наконечниками, вырезались наконечники с хитрыми заусеницами, выдергивались стрелы костяные с ядом и без оного. Как водится, броня была крепка и кони быстры, однако пули и булыжники катапульт, плющившиеся и дробившиеся о сталь кованого шлема и зерцал, оставляли на богатырском теле обширные отпечатки.

Более всего воевода страдал от стрел с длинным игольчатым остриём, достававшим тело сквозь панцирь и толстую фуфайку. По натуре человек открытый и добрый, Шереметев с большим удовольствием стёр бы в порошок изобретателя таких наконечников, благодаря жестокому уму которого он в бою нередко напоминал ежа, вывалянного в перьях. Однако сейчас мысли воеводы текли в другом направлении.

— Будет тебе, Тимофеич! — отмахнулся он от слуги, не возвышая голоса. — Какой татарин? Не допустите вы до меня татарина!

От баса воеводы присели кони в первых рядах Большого полка, и даже его буланый слегка шевельнул ушами. Слева раздался топот, и к Шереметеву, обгоняя полк, уже в третий раз за день подскакал со свитой второй воевода, окольничий и оружничий Лев Андреевич Салтыков. Подъехав вплотную, он что-то долго и возбужденно говорил Ивану Васильевичу, не перестававшему утираться свежим платочком.

— Ино нечего нам поспешать да томить коней! — вновь раздался над Диким полем шереметевский рык. — В степи сломя голову не скачут. Нечего нам Алексея Даниловича да Степана Григорьевича подпирать и на пятки ступать. Сам посуди, сколько на очищение пути времени потребуется. Не будем мешать неприятеля скрадывать. Вот если упустят сторожевые какого лихого татарина — без твоих подсказок начнется у нас гон и конский загон. А сейчас не торопись — успеешь с татарской саблей спознаться. Да пора, пожалуй, и на покорм стать!

В самом деле — полк приближался к месту, выбранному проводниками для полуденного отдыха, и вскоре совершенно скрылся в пойменном леске у светлого ручейка. Тут воины спешились и стали стягивать с себя брони, разводить костры и готовить кашу, зная, что вокруг на много вёрст чужих людей нет и они могут поесть в безопасности. А наевшись и напившись чистой воды, засунули ложки за голенища и развалились на траве, обсуждая слова своего воеводы:

— Наш-то сегодня разговорился! Говорит, что с нами ему татарин не страшен! — рассуждали одни.

— Наш-то дядьку своего называет с «вичем», не чинится, — говорили другие {13} 13 Упоминание отчества с «вич» на конце считалось привилегией знати, об остальных говорили: Иван Иванов сын; к человеку обращались «Иван Иванович», когда хотели выразить особое уважение. . Вишь-ты, не хочет куда глаза глядят скакать, ведет с разумением, без суеты.

— Нашему-то жарко с отвычки, — объясняли ветераны. — Всю зиму гонял казанца по глубоким снегам, намерзся, так ему степь пеклом кажется. — И рассказывали новичкам о том, сколь их воевода мудр, и острозрителен, и от младости своей в богатырских вещах искусен. Уже в том, как произносилось у костров слово НАШ, звучала высшая степень доверия и симпатии к командиру.

— Наш-то не слезает с коня, почитай, пятнадцатый год, — говорил у одного из костров старый одноухий дворянин, окружённый набившимися на полянку новобранцами. — Он татарина как свои пять пальцев знает. Помню, ещё когда Шуйский Бельского свергнул, Иван Васильевич тогда уже на границе командовал.