Свободин Петрович - НАРОДОВОЛЬЦЫ

На перекрестке т о л п а внезапно разом повернулась к зр и телям. Страшный крик крестьянина.

Крестьянин. Ох, висит!

Крестьянка. Господи милосердный, что же это делается!

Б аба. Теперь этого огромного.

Правый. Михайлова Тимофея.

Крестьянка. Огромный-то какой.

Провинциал. Оттолкнул сторожей-то, оттолкнул.

Мастеровой. Сам пошел.

Человек в очках. Накинули.

Вздох толпы.

Крестьянин. Ох, висит.

Крик ужаса.

Крестьянка. Сорвался!

Крестьянин. Да что ж это!

Человек в очках. Помиловать!

Торговка. Простить!

Б а б а. Нет такого закона, чтобы сорвавшегося вешать.

Сановник. Царь простит.

Торговка. Сейчас флигель-адъютант прискачет.

Народоволец. Изверги!

Учительница. Господи, Коленька, да что ж это делают с людьми!

Второй народоволец. Сам пошел, сам. Студент. Опять, опять.

Вздох толпы, и тут же крик ужаса, толпа надвинулась на офицеров.

Крестьянка. Сорвался!

Баба. В третей сорвался!

Крестьянин. Да что ж это, православные?

Первый народоволец. Живодеры.

Человек в очках. Господи милосердный!

Славянофил. Опять, опять.

Вздох толпы.

Западник. Висит!

Крестьянин. Царствие ему небесное.

Провинциал. Висит.

Левый. К ней подходит.

Правый. Беда-то, как бела.

Мастер о вой. Целуются, целуются.

Учительница. А с ним никто, нет…

Провинциал. Повели голубушку.

Крестьянка. Бела-то как.

Правый. Твердо идет.

Вздох толпы.

Крестьянин. Висит!

Учительница. Маленькая.

Чел о в е к в о ч к а х. Задушили, не дергается.

Крестьянин. Что же это делают, что ж это делают с людьми-то? В толпе ещё.

Западник. Желябов.

Провинциал. Кричит!

Мастеровой. Что, что?

Бьют барабаны.

Первый народоволец. Кричит!

Мастеровой. Что, что?

Провинциал. Не слыхать.

Торговка. Тянут, тянут его.

Правый. Смотрите, рукой, рукой!

Мастеровой. Что кричит-то, что?

Барабаны внезапно смолкают, и тогда слышен страстный голос Желябова: «Слушай, несчастный народ!» И снова трещат барабаны.

Крестьянин. Не слыхать, не слыхать.

Б а б а. Да разве услышишь?

Мастеровой. Что кричал, кричал что?

Б а б а. Повели, повели!

Ч е л о в е к в о ч к а х. Капюшон надели.

Вздох толпы.

Крестьянин. Ви-си-и-ит… ( Плачет. )

Первый народоволец. Смотрит.

Второй народоволец. Смотрит.

Левый. Господи, мать ведь у нее тут.

Треск барабанов становится глуше.

Сквозь толпу п я т е ро в балахонах для казни выходят на авансцену. Они о б ращаются в зал.

Рысаков. Мне девятнадцать лет, господи… не предал! Переступить не сумел… чужою смертью пошел умирать, а надо своей, надо через свой предел переступить… А я вот не сумел.

Желябов. Я хотел этого… хотел умереть… И еще хочу сказать – движение наше бескровное, но пришло к крови, разбившись о преграду из тюрем и ссылок. Если бы мне дали свободно говорить с народом, я никогда бы не прибегнул к силе! Но я прибегнул к ней… Плачу за нее, и совесть моя чиста.

Кибальчич. Логика социалиста привела меня к мысли о невозможности мирных средств. Тогда я взял на себя техническую сторону дела. Прошу вас, живых, об одном. В камере смертников я написал проект воздухоплавательного аппарата, основанного на принципе действия ракеты. Полагаю, он вполне осуществим. Я изложил его подробно, с рисунками и вычислениями. Я уже не буду иметь ни возможности выслушать мнение экспертов по поводу моего проекта, ни возможности следить за его судьбой. И теперь публично заявляю – проект этот мой… Ну, вот… да, больше ничего. Совесть моя чиста.

Тимофей Михайлов. Одно скажу – простите, люди добрые! ( Клан я ется до земли. ) Так как мое развитие недостаточное, то могу лишь сказать: принадлежу к партии, которая защищает среду рабочих. Разъяснить ее по недостатку образования не могу, но опять скажу: принадлежу к партии, которая защищает среду рабочих… Совесть моя чиста.

Перовская. Я не поцеловала Рысакова перед казнью, кто знает, может быть, в последний миг моей жизни я пожалела об этом… Но тем, кто позволит себе обвинять меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении общественному Мнению, я позволю себе возразить. Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходилось действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости. Совесть моя чиста.

Пятеро обнимаются, составляя один клубок.

Толпа отступает от них.