Александр Бушков - Россия, которой не было — 3. Миражи и призраки

Никто их не понимает, окружающие насмехаются, дети хамят, знакомые больше не дают в долг, трансформаторы бьют током. «Шлемазл! Мишуген! — кричит жена Рабиновича. — Ты только себе подумай: где уже Эйнштейн и где ты? Нет, я, точно, уеду к сестре Розе в Хайфу, она сделает вызов, у нее там две кондитерских!» Жена Трубецкого молчит, но систематически изменяет с соседом-прапоршиком, потому что вся без остатка энергия законного мужа уходит на монтаж установки.

Но вот великий труд закончен — новые русские их не поймали, милиция не накрыла за надругательством над светофорами, и даже трансформатор током стеганул, по правде говоря, слабовато. Установка начинает работать — и вскоре наши герои разносят пи-мезон вдрызг, вдрызг, вдрызг!

Думаете, все в порядке? Нет, это еще полдела…

Пережив триумф, не умерев от инфаркта и выйдя из запоя, наши герои пишут статью и отсылают ее в ученый журнал. Боже упаси, никаких завлекательных заголовков вроде: «Великое достижение!», «Мировая сенсация!» Статья именуется скромненько: «К вопросу о делимости пи-мезона». Так уж положено в научном мире: серьезная статья, даже подрывающая основы и ниспровергающая авторитеты, непременно должна называться «К вопросу о…».

Статья напечатана, повергнувши ученый мир в шок. Но и это еще полдела…

Таковы уж понятия в ядерной физике, что никто не верит на слово авторам одиночного эксперимента. Необходимо, чтобы сей эксперимент повторили другие исследователи — и пришли к точно таким же результатам. Или, наоборот, доказали, что первый эксперимент — чушь собачья. И вот сразу несколько ученых начинают в полном соответствии с указаниями Трубецкого и Рабиновича бить по пи-мезону: Титькинс в Глазго, Сакура Макаки — в Токио, Кастратти — в Милане, поляк с непроизносимой фамилией — в городе с непроизносимым названием.

Долго ли, коротко — но, наконец, от вышеупомя нутых приходят отзывы на четырех языках, и суть их схожа: русские оказались правы, пи-мезон и в самом деле рассыпается на составные части, если долбануть по нему потоком трехвалентных электронов и напряжением в двести мегагерц!!!

Вот это уже — признание. По всем правилам. Срочно созывается международная научная ассамблея. В первом ряду сидят побритые, приодетые трезвые Трубецкой с Рабиновичем, старательно притворяясь скромными жены — тут же. В последних рядах шипят завистники, у которых не хватило мозгов применить трехвалентные электроны: «Да вы только гляньте на эту жидовскую харю: с его-то шнобелем да Нобеля! А Трубецкой, точно вам говорю, еще в запрошлом годе казенный осциллограф пропил! А лаборантка Варька от него беременная! И вообще он не Трубецкой, а Кердыбабаев!» Но тут встает самый главный в мировой ядерной физике — зубр, мамонт, глыба и эпоха, благородная проседь, смокинг, яркий орден на груди. Тот, кто некогда паяльник подавал Резерфорду, карандаши точил Эйнштейну, за пивом бегал для Петра Капицы. И в мертвой тишине толкает речь, изящными академическими оборотами:

— Ну, вы, пацаны, чисто-конкретно! Мы-то поначалу думали, что вы нам фуфло толкаете, а вы, эвона, ниспровергли эпохально! В авторитете вы отныне, без базаров! Сам лично телегу напишу насчет Нобелевки!

Шквал аплодисментов, летит конфетти, змеится серпантин, в проходах вертят попками мажоретки. Жены Трубецкого и Рабиновича, вмиг успевшие пересчитать в уме Нобелевку на рубли, млеют и терзаются запоздалым раскаянием. «Лев из колена Давидова! — восторгается жена Рабиновича. — Розочка со своей поганой кондитерской от зависти лопнет!» «Подумать только, с кем я изменяла великому физику, с жалким прапорщиком! — печалится жена Трубецкого. — Пожалуй, с полковником будет более комильфотно, нужно учесть на будущее…»

Глория! Виктория! Осанна! Все поют и пляшут…

Это, конечно, шутка — но в точных науках так и происходит тернистый процесс признания. Чтобы таковое заслужить, нужно сначала провести эксперимент по строгим правилам — а впоследствии дожидаться, чтобы коллеги — и в соседнем институте, и на других континентах — повторив этот эксперимент, пришли к тем же результатам. Немыслимо, чтобы физики, химики либо биологи приняли результаты некой работы, полагаясь исключительно на честное слово экспериментатора, что-де все так и было, слово кабальеро…

В исторической науке обстоит совершенно иначе. Строго говоря, в ней невозможно установить абсолютную истину. Существует, конечно, набор неких фундаментальных фактов, которые из-за своей масштабности либо обилия достоверных документов таковой истиной считаться безусловно могут — например, открытие Америки испанцами, войны с Наполеоном, Варфоломеевская ночь.