Ги Бретон - Наполеон и женщины

Некоторые добавляют к списку м-м Бранчу как первую актрису, «облюбованную» Бонапартом.

Но Луиза — а до нее Грассини возбудили у Бонапарта вкус к актрисам. Пять месяцев спустя, 20 ноября, его сердце было покорено м-ль Жорж, красавицей со скульптурными формами, которая в пятнадцать лет дебютировала во Французском театре в роли Клитемнестры в «Ифигении в Авлиде».

В тот же вечер Бонапарт навел справки об этой мясистой девице и узнал, что ее настоящая фамилия Веймер, что ее родители управляют маленьким ярмарочным театром, в Амьене, что ее дарование открыла актриса м-ль Рокур, известная лесбиянка, что у нее была короткая связь с Люсьеном Бонапартом, а сейчас она живет на содержании польского князя Сапеги.

Получив все эти сведения, Бонапарт отправил к м-ль Жорж Констана.

Мадемуазель, изрядно напуганная, последовала за лакеем во дворец Сен-Клу, где в то время расположился Бонапарт. Здесь ее встретил Рустан и провел в гостиную, где она, дрожа, забилась в кресло. Но предоставим ей самой описать наивным языком старлетки ее первую встречу с Бонапартом:

"Консул с ног до головы был в шелку: белые атласные штаны до колен, зеленый мундир с красными обшлагами и воротником, шляпа под мышкой. Я встала. Он подошёл ко мне, поглядел на меня своим неповторимым чарующим взглядом, усадил на широченный диван, поднял мою вуаль и небрежно бросил ее на пол. Мою любимую вуаль! Я была расстроена.

—Как дрожит ваша ручка! Вы боитесь меня, я кажусь вам ужасным. А я нахожу Вас красавицей, и вчера я захотел выразить свое восхищение. Выходит, что я был более любезен и вежлив, чем Вы.

— Как это, месье?

— Как? Я послал Вам после спектакля Эмилия три тысячи франков, чтобы отблагодарить Вас за удовольствие, которое Вы мне доставили. Я думал, что Вы попросите разрешения прийти ко мне, чтобы тоже выразить благодарность, а прекрасная и гордая Эмилия не пришла.

— Но я не осмелилась, я не знала… — робко пробормотала я.

— Это не извиняет Вас; значит, Вы меня боитесь?

— Да.

— И сейчас?

— Еще сильнее.

Консул рассмеялся от всего сердца.

— Как ваше имя?

— Жозефина-Маргарита.

— Имя Жозефина я люблю, но лучше я буду звать Вас Жоржина, ладно. Хотите?

(Это имя осталось за мной в семье императора).

— Вы молчите, дорогая Жоржина.

— Здесь очень яркое освещение, если можно его убавить, мне кажется, я буду чувствовать себя свободнее.

— Пожалуйста, дорогая Жоржина. Он вызвал звонком Рустана.

— Потуши люстру. Этого достаточно?

— Нет, если можно, еще половину этих огромных канделябров.

— Пожалуйста. Ну как теперь, не темно?

— Нет, хорошо.

Казалось, Консул, утомленный чрезмерною почтительностью окружающих, — находил вкус в безыскусственности юной девушки, — это было ему внове.

— Ну, Жоржина, расскажите мне о вашей жизни… Он был так добр, так прост, что мой страх испарился.

— Но я боюсь Вам наскучить. И я плохо рассказываю.

— Это не имеет значения.

Я начала рассказывать о своей коротенькой жизни, в своих невзгодах…

— Дорогая малышка, Вы были бедны, но как теперь? Откуда у Вас эта прекрасная кашемировая шаль, эта кружевная вуаль?

Конечно, он все знал. Я рассказала ему о своих отношениях с князем Сапегой.

— Хорошо, что не лжете; мы будем видеться с Вами, но Вы не будете афишировать наши отношения, обещайте мне это.

Он был так нежен, так деликатен, он не оскорбил моей стыдливости чрезмерной поспешностью и даже, казалось, был рад встретить робкое сопротивление. Боже мой, я не утверждаю, что он был влюблен, но, несомненно, я ему нравилась. Уступит ли он моему детскому капризу? Преодолеет ли желание овладеть мной сегодня же ночью? Но он был так взволнован, так хотел мне понравиться, что внял моей мольбе:

— Не сегодня; Подождите, я вернусь, обещаю вам. Он уступил, этот человек, перед которым все сгибались. Разве это не прелестно? Мы провели так время до пяти утра. С восьми часов вечера — этого было достаточно.

— Я хотела бы уйти.

— Вы устали, дорогая Жоржина? До завтра; ведь Вы придете?

— Непременно, я буду счастлива прийти. Вы так добры, гак милы, что Вас нельзя не любить, и я люблю Вас всем сердцем.

Он надел мне шаль, накинул вуаль. Могла ли я думать, что произойдет через минуту с этими вещами! Попрощавшись со мной, он обнял мою голову. Ах, как я была глупа, — я рассмеялась и сказала:

— Вы же обнимаете вуаль князя Сапеги! Он схватил вуаль, разорвал ее на мельчайшие кусочки, кашемировую шаль бросил себе под ноги. Потом он сорвал с моей шеи цепочку со скромным брелоком из сердолика, с мизинца — колечко с прядью седых волос м-м Рокур в медальончике. Колечко он раздавил ногой. О, теперь он не был нежен. «Я не вернусь сюда больше», — подумала я.