Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза

Иногда, правда, ему хотелось большего. В таких случаях он просил визитершу раздеться и забавлялся тем, что бросал свернутые трубочкой банковские билеты достоинством в тысячу франков, стараясь попасть предмету своей страсти между грудей.

Но это было уже, что называется, настоящей оргией!

Женщины, приходившие в Тюильри и за какую-нибудь драгоценность, хорошую лошадь или несколько луидоров позволявшие себя потискать, бесспорно, доставляли королю удовольствие, но не могли дать того, в чем он больше всего нуждался: сердечной привязанности, любви.

Этот игривый толстяк-сластолюбец на самом деле имел сердце простой мидинетки.

Он был создан для любви. Ему бы иметь возлюбленную, жену, семью. Но, увы, жена его умерла, детей не было; брат, граф д'Артуа, ненавидел его, считая чересчур либеральным; племянница, герцогиня Ангулемская, приняла сторону ультрароялистов и даже не разговаривала с ним; а к женщинам, которых он принимал у себя в кабинете, он не мог привязаться, понимая, что они благоволят к нему из корысти.

В результате он стал оказывать благосклонность мужчинам, изливая избыток нежности на «фаворитов».

Сначала он осыпал подарками графа д'Аверэ; его сменил герцог де Блакас, которого король произвел в министры и сделал пэром Франции.

Однако справедливости ради надо заметить, что эти молодые мужчины не были его «возлюбленными голубчиками». Людовик XVIII не впадал «в сей пагубный грех» и ему было вполне достаточно погладить своих любимцев по щеке, говорить им «дитя мое» и целомудренно целовать в лоб в первый день Нового года….

Г-н де Блакас был из тех эмигрантов, про которых будет замечено, что они ничего не забыли и ничему не научились. Воображая, что Франция не изменилась со времен Людовика XV, он мечтал о восстановлении абсолютной монархии.

И очень скоро нажил себе врагов в лице всех советников короля. Гизо, самый злобный и язвительный из них, потребовал немедленной его высылки. Людовик XVIII, грустно покачав головой, сказал:

— Королям прощают любовниц, но не прощают фаворитов.

Вынужденный после долгих колебаний назначить Блакаса послом в Неаполь, король две недели потом неутешно рыдал в своем кресле на колесиках.

Пытаясь дать объяснение странной слабости, которую Людовик XVIII питал к своим фаворитам, Шатобриан писал: «Возможно, в сердцах одиноких монархов образуется пустота, которую они стремятся заполнить первым попавшимся человеком? Что это: взаимная симпатия, сродство душ, сходство характеров? Или дружба, дарованная Небесами, дабы утешить их в величавом одиночестве? А может быть, это желание иметь преданного душой и телом раба, перед которым ничего не надо скрывать, раба, к которому привыкаешь, как к одежде, игрушке, как к навязчивой идее — продолжению чувств, вкусов, капризов того, кем она овладела и кого держит во власти необоримого гипноза? Чем раб более низок и чем он более приближен, тем труднее от него избавиться, потому что он посвящен в такие сокровенные тайны, которые нельзя сделать достоянием общества. И этот избранник обращает в свою пользу и собственную гнусность, и слабость своего господина». («Загробные мемуары».)

— Уехал! Уехал! — Король плакал, утирая, слезы огромным носовым платком. — Ах, как я любил, его!.. Маленький мой, дитя мое… Негодяи, подлецы, они лишили мою жизнь смысла…

На шестнадцатый день король с сияющим лицом спустился из своих апартаментов и приступил к трапезе, съев на закуску сотню устриц. Придворные облегченно вздохнули — было очевидно, что Блакас забыт.

А еще через несколько недель у Людовика XVIII появился новый фаворит. Счастливца звали Эли Деказ. Бывший чиновник Империи, префект парижской полиции, он недавно заменил Фуше на посту министра полиции.

По роду своей деятельности он знал все о жизни па рижского общества, в том числе и о низших его слоях. Каждый день являлся он в Тюильри с набитым письмами портфелем. Письма вскрывали в секретном отделе полиции и выписывали из них пикантные сплетни и скабрезные анекдоты. Деказ со знанием дела сообщал королю дворцовые и городские альковные интриги, л тот просто ерзал от удовольствия и не мог удержаться от негромких радостных восклицаний.

Естественно, что очень скоро Людовик ХУНТ не мыслил себе жизни без Деказа.

«Это была настоящая идиллия, — пишет Лукас-Дюбретон. — Дошло до того, что король жил для Деказа и благодаря Деказу. По утрам они вместе работали, а на заседаниях Совета министров, лишенный возможности поговорить со своим любимцем, король посылал ему нежные записочки. Когда Деказ почему-либо отсутствовал, король также писал ему, прося чем-нибудь его занять. Например, прислать для ознакомления план своего ближайшего выступления, чтобы, если это нужно, „кое-что поправить“. Потрудиться для обожаемого Деказа было для короля высшим наслаждением. А с наступлением вечера, когда члены королевской семьи расходились по своим апартаментам, он вел нескончаемые беседы с милым его сердцу министром… Какое это было славное время! Перед уходом Деказ оставлял на столе шкатулку с дневной почтой со своими пометками. А наутро его августейший друг возвращал письма, выделив то, что его заинтересовало, и присовокупив к ним нежную записочку. Так они ежедневно проявляли друг о друге трогательную заботу, угождали друг другу, обменивались любезностями, быть может, несколько пошлыми. И эта романтическая преданность фаворита скрашивала существование старого человека.