Дмитрий Фролов - Советско-финскй плен 1939-1944

Всего за время боевых действий только военной прокуратурой 9-й армии было рассмотрено 700 уголовных дел. Вместе с тем официально опубликованные сведения сообщают о 843 бойцах и командирах, осужденных только по ст. 58–10 УК РСФСР по всем войскам действующей армии за период боевых действий. Однако российский исследователь К. Александров на основании имеющихся в его распоряжении статистических данных считает, что эта цифра явно занижена. Всего за 105 суток боевых действий за политические преступления были осуждены до 1100 военнослужащих РККА, а с учетом бывших советских военнопленных, возвращенных из Финляндии, — около 1500 человек

Целесообразно отметить еще один парадокс Зимней войны. Активно внедрявшийся в сознание населения советского народа лозунг о помощи рабочим и крестьянам Финляндии сыграл свою роль в отношении к финским военнопленным. В отличие от войны Продолжения, в Зимнюю войну серьезных нарушений прав пленных зафиксировано не было. В ходе подготовки данного исследования мною, например, не было обнаружено ни одного случая расстрела финнов при пленении, как это было в 1941–1944 годах. Советская пропаганда преподносила военнослужащих финской армии как насильственно мобилизованных, обманутых правителями «рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели финской белой армии». Советская пресса всячески поддерживала этот пропагандистский штамп, описывая военнопленных как плохо одетых, голодных и испуганных людей, с радостью принимающих хлеб и табак от красноармейцев. Соответственно у населения к пленным было больше сочувственное, нежели враждебное отношение.

Впрочем, во время Зимней войны гражданское население практически не имело возможности общаться с финскими военнопленными. В соответствии с советскими нормативными документами любое общение с пленными было категорически запрещено. Соответственно круг лиц, контактировавших с финнами во время Зимней войны, был весьма ограничен и сводился лишь к гражданским служащим лагерей НКВД — медперсоналу, техническим работникам и т. п. Как отмечает российский исследователь В. Конасов, во время работы смешанной советско-финляндской комиссии по обмену военнопленными взаимоотношения между военнопленными, содержавшимися в Грязовецком лагере, и его сотрудниками значительно улучшились. От былой вражды не осталось и следа [179].

Вместе с этим пошатнулась и дисциплина. Подъем пленных стал производиться в 7.30 вместо 6 часов утра. Один финский военнопленный был арестован и отправлен на гауптвахту за хулиганские действия в отношении сотрудницы лагеря. Служащие появлялись на территории в нетрезвом виде. Вернувшийся из служебной командировки начальник Грязовецкого лагеря старший лейтенант госбезопасности Волков, проработавший несколько дней в Смешанной комиссии, принял крутые меры. Некоторые сотрудники были привлечены к административной ответственности, а других пришлось уволить и даже привлечь к уголовной ответственности.

Итак, картина морально-политического состояния советского общества и его армии во время Зимней войны была далека от идиллической. Рассмотренные выше факты не позволяют согласиться с выводами наркома обороны маршала К. Е. Ворошилова, заявившего вскоре после окончания боевых действий о повышавшемся «с каждым днем в войсках» советском патриотизме, который «не ослабевал в самые трудные моменты боевой страды». Ворошилов предложил ЦК ВКП (б), Совнаркому и Сталину «гордиться высокой политической и моральной стойкостью» РККА.

В обществе сохранялся внутренний конфликт, порожденный многолетней репрессивной политикой государства по отношению к собственному народу. Кратковременная, но кровопролитная Зимняя война выявила такое специфическое явление советской действительности, как стихийный антисталинский протест. Он принял характерные очертания в условиях непопулярных боевых действий, сопряженных с военными поражениями, и имел различный характер: от жалоб и выражения частичного недовольства до открытой агитации, высказываний террористических намерений, случаев перехода на сторону противника и вступления в вооруженные антисоветские формирования. Однако факты недовольства войной так и не переросли в открытый протест, как на это рассчитывали представители русских эмигрантских организаций. В этом заключался парадокс времени. Публично заявлять о своем несогласии с «мудрой сталинской политикой» было чревато суровыми последствиями. Информация о недовольных постоянно стекалась в органы государственной безопасности со всех уголков СССР.