Юрий Поляков - За боем бой

- Не знаю... У меня больше никого не было... Сам бы поехал...

- Юсов знает, что у вас людей больше нет?

- Не знает... Он все время требовал, чтобы я расширял сеть...

- Отлично. Тогда возьмите бумагу и карандаш - Жильцов, подай! - и пишите примерно следующее: "Направляю копию очередного приказа с новым человеком, прежний убит. Нашелся бежавший Попов, но без предварительной встречи с вами переходить линию фронта отказывается. Надеюсь уйти с ним. Ждем сегодня в 24.00. Место встречи связному известно". Написали? Покажите! - Попов пристально перечитал записку. - Если поставили какой-нибудь условный знак и с нашим человеком что-нибудь случится - лучше бы, Калманов, вам не появляться на свет!

- Я не обманываю! - глухо ответил поручик.

- Поверю.

- Вы думаете, он приедет? - покачал головой Павлищев.

- Прибежит! Они, видимо, очень ценят моего покойного однофамильца. Так вот, Жильцов, к белым пойдешь ты! Можешь отказаться!

- А чего отказываться? Прогуляюсь!

- Повезешь записку. Пароль - "Екатеринбургские казармы". А как Юсова найти, тебе поручик подробно объяснит. Проводи его на место Боровского, потом ко мне! Понял?

- Понял.

- И все-таки рискованное вы дело затеяли! - заметил Павлищев, когда арестованного увели.

- Ничего, воевать научились, теперь нужно разведку осваивать! серьезно ответил Попов.

Боровский лежал в темном амбаре на охапке соломы и размышлял, что в жизни ему по большому счету не повезло. В полку на гвардейского офицера, сочиняющего стишки, поглядывали косо, а в журналах редакторы смотрели на рукописи бравого военного как на что-то неприличное, куда и заглядывать не следует. Женитьба на дочери миллионера, влюбившейся в поэта-гвардейца, вызывала насмешки и зависть. А потом началась война, и семью Боровский видел только два раза за три года. Тесть, правда, предлагал ему место в неком ведомстве, где можно носить погоны и жить не в офицерской землянке, а дома, но Боровский гордо отказался. И хотя пуля его миновала, наградами он считал себя обойденным. Сейчас, с минуты на минуту ожидая расстрела, Боровский не мог себе простить, что, поддавшись примеру Павлищева и других офицеров, пошел служить красным, оказавшимися такими неблагодарными. Честно говоря, от комиссаров он сбежал бы довольно скоро, когда бы не стыдился Павлищева. По ночам Боровскому снились его белоколонный дом в Перми, нежная, правда, немного капризная жена, маленькая дочь очаровательная девчушка с черными как смоль волосами и ярко-голубыми глазами. Когда он вспоминал о них, забывались другие страшные мысли о том, что прав Достоевский и единственное, чем можно доказать свое презрение к гнусностям жизни, - это добровольно уйти в небытие. Кстати, такие соображения и раньше частенько посещали поэта, особенно с похмелья.

Снаружи загрохотали замком, дверь распахнулась, вошел Жильцов. Он помялся и попросил:

- Собирайтесь, товарищ Боровский...

Бывший начальник штаба вздрогнул: сказанное содержало в себе два взаимоисключающих слова: "собирайтесь" - значит, конец и "товарищ" значит, разобрались и больше не подозревают. Он медленно встал, пошел к выходу и по тому, что никто не упер в спину штык, понял: разобрались...

- Петр Петрович, вы должны нас извинить! - поднялся навстречу Боровскому председатель следственной комиссии. - Вы свободны...

- Слава богу! - поклонился начальник штаба.

- Петр Петрович, - в разговор вступил Павлищев, - вы не должны обижаться: все было подстроено Калмановым...

- Калмановым? Так вот зачем он всучил мне эти папиросы!

- Значит, и папиросы его! - покачал головой Попов. - Что же вы молчали?

- Я не молчал, просто вы слышали не то, что я говорил!

- Не будем сводить счеты сейчас! - вмешался Павлищев. - В конце концов мы почти вышли к своим, и вы, Петр Петрович, в любой момент в соответствии с разрешением главкома можете покинуть отряд. После случившегося никто вас не осудит...

- Хорошо. Я подумаю. Мне можно идти?

- Да, конечно.

Боровский собрался было выйти, но потом, вспомнив что-то, повернулся к председателю следственной комиссии:

- Товарищ Попов, а ведь эпитафию я написал!

- Какую эпитафию?

- На собственную смерть, как вы и советовали. Хочу вам прочесть, как вдохновителю, так сказать:

Вот и стал я телом,

Мертвым и несчастным,

Не пошедший к белым,

А служивший красным,

Вдосталь пострадавший

На пиру кровавом,

От ворон отставший,

Не приставший к павам...

Честь имею, товарищи!

Боровский быстро вышел, Попов посмотрел ему вслед и сказал: