Григорий Померанц: Распадающаяся Вавилонская башня

Григорий Померанц

Распадающаяся Вавилонская башня

"Бьется сила разрушенья с силой созиданья"

Глава первая

Ветвящиеся кризисы

Когда мы имеем дело с крупным мыслителем, то он всегда в чем-то прав; нельзя выкинуть из истории Ницше, нельзя выкинуть Маркса. Чувство Бога действительно умирало в западной цивилизации, и гипербола Ницше - Бог умер! - осталась как знак начавшейся катастрофы. Бубер точнее назвал ее затмением Бога. Но в гиперболе, в "неразвитой напряженности" (как сказал бы Гегель), в "страстной односторонности" (на моем языке) есть энергия открытия, и формулы, в которых эта энергия отпечаталась, культура не забывает. Они в чем-то ценны для понимания того, что произошло. Наверное, потому, что великое никогда не рождается вяло, в полутьме, без яркой вспышки, которая и освещает, и ослепляет.

Такой вспышкой была интуиция Маркса, что капиталистическая цивилизация выходит из кризиса средствами, которые создают новый кризис, опаснее прежнего. Маркс втиснул эту интуицию в экономический контекст, сузив свою мысль, сделав ее уязвимой. Научно-техническая революция вывела капитализм из замкнутого пространства экономических циклов. Но разрушительное движение продолжалось. Призрак экономического краха уступил место угрозе экологического краха - и целому ряду других угроз. Ибо кризисы стали ветвиться, и современная цивилизация кружится в клубке кризисов.

Не то при Хрущеве, не то при Сталине мы смеялись над анекдотическим вопросом: что с нами будет, если мы догоним Америку, которая катится в пропасть? И вдруг оказалось, что американский уровень производства и потребления, распространившись на 6 200 000 000 жителей земли, действительно немыслим, экологически невозможен. А между тем население растет все быстрее: за время моей жизни - в три раза, а с начала XX века - в четыре раза. Конфликты в тесной коммунальной квартире неизбежны, а средства производства (пригодные и как средства разрушения) достигли такой мощи, что человечество впервые за всю свою историю способно эту историю прекратить.

Можно ли обособиться от рокового процесса? Можно ли укрыться от истории? В прошлом такие примеры были. Византия, а за ней Тибет создали культуры, духовно замкнувшиеся от мира. Особенно удачно это получилось в Тибете. Он внешне был защищен горами и социальную структуру создал, способную оставаться неизменной сколько угодно лет1. Но соседи развивались, горы перестали быть непреодолимым препятствием, и Тибет стал легкой добычей для Китая. Византия продержалась тысячу лет (теряя одну провинцию за другой), но и она рухнула. Обособившиеся культуры не умеют учиться у соседей, не умеют извлекать опыт из своих поражений, и соседи их сминают. На сегодняшний день обособление имеет только относительный смысл, давая местной культуре время переварить проглоченное и перевести глобальные термины на свой язык. От участия в глобальных процессах невозможно отделаться. В той или иной форме оно неизбежно. И приходится всем искать выход из общего кризиса.

Маховик развития нельзя остановить, нельзя резко затормозить; но если торможение вовсе не удастся, затрещит природный сук, на котором мы все сидим, затрещит биосфера, и человечество рухнет. Никто не усидит в воздухе, не останется никакой "почвы", за которую уцепиться. Что же делать? Прежде всего, понять, что торможение в принципе возможно, периоды торможения уже случались. Были эпохи стремительного внешнего раскручивания, эпохи экспансии (торговой и имперской) "вширь", "вперед" - и переходы от центробежного развития к центростремительному, к поискам духовного единства. Пространственные образы здесь условны. Одно и то же может обозначать термин "центр" - в противоположность периферии или "вертикаль" (обозначенная словами "вглубь" или "вверх") - в противоположность горизонтали. Бахтин, например, писал, что в "Божественной комедии" Данте одинаково напряженно чувствуется вертикаль (как в средние века) и горизонталь (как до и после средних веков). Суть дела в переоценке ценностей и целей. Данте поместил Одиссея в ад. Новое время реабилитировало Одиссея.

Примерно две тысячи лет тому назад героические подвиги уступили первое место подвигам созерцания, в котором раскрывалось заново Священное, и на этой духовной основе (общей для целого круга культур, для культурного мира) была создана единая для всех иерархия, такая же строгая, как в "мировом дереве" шаманов2. Система ценностей вновь встала на свое место.