Григорий Померанц: Живые и мертвые идеи

Попробуем приложить обе модели к знакомому материалу. Ленин был действительно вождем, Брежнев считался вождем по должности. ЦК, избранный на VI съезде, можно описать как консорцию, брежневское руководство - как инерционное тело, конвиксию. Это не две теории, а два варианта одной теории. Наиболее важное различие - то, что пассионарная группа (по Гумилеву) создает новый этнос, а веберовская харизма этнически нейтральна. С точки зрения француза, Вебер мыслит корректно, а Гумилев - некорректно.

Каждая модель Вебера - инструмент, приспособленный для решения определенной задачи, а не отмычка ко всем секретам истории. "Да и все, кого мы знаем" - фраза, для Вебера невозможная. В "Протестантской этике" создается модель генезиса капитализма, в идеальных моделях индийской, китайской, японской культуры Вебер - один из основоположников современной культурологии, а для взрывных, непредсказуемых исторических движений создана теория харизмы. Идеологии из этого не построишь. Для идеологии нужна теория, объясняющая все богатство истории чем-то одним; и третья причина успеха теории этносов в нашей стране (и равнодушия г-на Кейюа) - то, что это идеология, ненужная деидеологизированному Западу.

Впоследствии Л. Н. Гумилев дополнил свою теорию экологическими соображениями (в первый публикациях этих соображений не было) и попытался вывести экологические катастрофы из "химерического комплекса", то есть из переплетения внутренне несовместимых этносов. Примером химерического комплекса было избрано манихейство. Соль здесь заключалась в том, что Мани в юности испытал влияние иудеохристианства. Таким образом, козел отпущения был найден. Между тем ортодоксальное христианство тоже было создано "химерическим комплексом" - взаимодействием иудеев и эллинов (а впоследствии и римлян). Из чего следует, что несовместимых этносов нет, а трудное совмещение может быть чрезвычайно плодотворным.

Статью Бородая, в которой популяризировались новые идеи Л. Н. Гумилева, официально осудили за расизм (факт не частый в период застоя), но "Этногенез и биосфера" был взят на депонент в Институте научной информации, и с него разрешалось делать ксерокопии; число их достигло 20 000. Таким образом, идеи Л. Н. Гумилева распространялись, как картофель во Франции XVIII в., когда королевский министр Тюрго дал гласный приказ охранять склады с картофелем и негласный - охранять плохо, не мешать крестьянам украсть то, что от них скрывают.

Можно отметить родовые черты теорий времен застоя: власть подсознания в выборе ценностей - и однозначное объяснение мира. Этот мифологический иррационализм в сочетании с мифологическим рационализмом можно проследить у всего "правого диссидентства".

Крупнейшее явление его - теоретическая деятельность А. И. Солженицына, начатая в сборнике "Из-под глыб". Принятые правительством меры ограничили круг читателей "Глыб", но тот, кто прочел "Этногенез", Солженицына также знал.

На первый взгляд Солженицын и Гумилев резко противоречат друг другу. Теория этносов не допускает никаких всеобщих нравственных принципов, а Солженицын ведет борьбу с Мировым Злом во имя Мирового Добра. Однако обе теории ведут к одному и тому же: к новому морально-политическому единству; только достигается это единство разными способами: подсознательным сплочением этноса или объединением вокруг пророка, который твердо знает, где добро и где зло.

Неукротимая энергия, мужество и дар слова сделали Солженицына бесспорным духовным вождем. Влияния его почти невозможно избежать. Но это влияние нравственно противоречиво. С одной стороны, оно направлено против официальной лжи; с другой - основано на чрезвычайно узком понимании истины и в полемике не стесняется в средствах: всякое противоречие в глазам Солженицына не другой подход к истине, а ее извращение, ересь. Отсюда архаический стиль полемики.

Солженицын - принципиальный противник плюрализма, то есть выхода из морально-политического единства в нормальную цивилизованную жизнь. Он спрашивает: "Может ли плюрализм фигурировать отдельным принципом, и притом среди высших? Странно, что простое множественное число возвысилось в такой сан. Плюрализм может быть лишь напоминанием о множестве форм - да, охотно признаем, - однако цельного движения человечества? Во всех науках строгих, то есть опертых на математику, истина одна - и этот всеобщий естественный порядок никого не оскорбляет... А множественность истин в общественных науках есть показатель нашего несовершенства, а вовсе не нашего избыточного богатства, и зачем из этого несовершенства делать культ "плюрализма"?.." (*)