Андрей Ранчин - Вертоград Златословный

Ср. действие сходного принципа в поэтике («литературный этикет» — [Лихачев 1979]). «Мифические» родословные представлены и в западноевропейской средневековой историографии (ряд параллелей — [Лихачев 1975. С. 111, примеч. 93], со ссылкой на B. C. Иконникова.).

Указанные датировки и мнение о бесспорной принадлежности Филофею только послания Мисюрю Мунехину обоснованы Н. В. Синицыной [Синицына 1998. С. 133–142].

[Chemiavsky 1961. Р. 18–24]. Ср. наблюдения В. Л. Комаровича о существовании в Киевской Руси языческого по своим истокам культа князей-предков: [Комарович 1960]. Ср. в этой связи: [Щапов 1989]; а также статью «Князь — страстотерпец — святой: семантический архетип житий князей Вячеслава и Бориса и Глеба» в настоящей книге.

Как отметили В. М. Живов и Б. А. Успенский, именование неканонизированных русских князей и царей святыми прослеживается лишь с конца XVI в. и может объясняться установившимся к этому времени в России представлением о сакральности сана и служения монарха, обладающего особой харизмой и являющегося как бы «иерархом в миру» [Живов, Успенский 1996. С. 313, примеч. 7].

Именование Ярослава святым указывает скорее не на святость самого князя, как в случае с канонизированными или местночтимыми правителями (ср. позднесредневековые русские представления о святости самодержца, в значительной мере восходящие к византийской традиции, и примеры именования русских царей святыми в XVIII в. [Живов, Успенский 1996. С. 234–257] (здесь же — о связи сакрализации самодержца с идеей «Москва — Третий Рим»).

В формировании представления об этой последовательности сыграли роль южнославянские прецеденты (Тырново в болгарской письменности как «второй Константинополь» — см.: [Бадаланова-Покровская, Плюханова 1989]). Именование Москвы как «второго града Константина» встречалось еще в XV в. у митрополита Зосимы, но имело смысл преемства внутри православного мира (см. об этом: [Успенский 1996а. С. 67]). Об источниках теории Филофея см. также: [Стремоухов 2002]. В XVI в. утверждается уже особенный статус Руси, как бы вмещающей в себя всю прошлую мировую историю, оказывающуюся единственной наследницей всемирных империй прошлого и последним православным царством см.: [Гольдберг 1976. С. 115–116]; [Смирнов 2000. С. 348]. См. также с. 142–143 первого издания этой работы (Wienner Slawistischer Almanach. Wien, 1991. Sb. 28) (ср. с. 350–351 второго издания) — о «наследовании вымершего», «выродившегося» как принципе русской царской генеалогии в XVI в. Вряд ли, впрочем, следует объяснять создание этой генеалогии «от Августа и Пруса» как порождение особого ментального механизма культуры XVI в., функционирующего по принципу логической дизъюнкции. Возведение генеалогии русских царей к уже несуществующему роду Августа и Пруса должно свидетельствовать об их особом статусе — единственных наследников. Аналогией этому может служить переселение всего варяжского племени «русь» (полностью переселившегося на новые земли и здесь ассимилированного славянами) в сказании о призвании варягов. Этот рассказ относится к эпохе, регулируемой, согласно И. П. Смирнову, совсем иным ментальным механизмом. Подход И. П. Смирнова к изучению древнерусской культуры нетривиален и продуктивен во многих отношениях; однако наряду с подтверждающими примерами, приводимыми исследователем, можно найти не меньше случаев иного рода, опровергающих схемы ученого.

О смысле «translatio imperii» в России XVI в. см. также: [Синицына 1993. С. 20–38] (здесь же литература).

Ср. о противопоставленности форм летописи и хронографа (к которому близка Степенная книга): [Ранчин 1994а. С. 134–135].

[ПЛДР XVI 1985. С. 302]. С другой стороны, в Казанской истории подчеркнута новизна царствования Грозного — первого самодержца.

Ср. о соперничестве Киевской Руси с Византией за равное христианское достоинство: [Приселков 2003] (впрочем, интерпретации автора книги, а главное, некоторые выводимые из его гипотез исторические факты, далеко не бесспорны); см. также: [Топоров 1988в].

О смысле предания о призвании варягов см., например: [Лихачев 1975. С. 96–99].

Ср. использование образа зеркала как символического обозначения механизма средневековой культуры в работах Ю. М. Лотмана.

Перед нами — пример «противоречивости» (с современной точки зрения) средневекового сознания, не ощущавшейся, естественно, составителем Казанской истории : почитание Рюриковича Ивана IV нисколько не диссонирует с утверждением об «измене» новгородцев, пригласивших княжить иноземца Рюрика. Прошлое и настоящее — две разные сферы, реальности (теперь Рюриковичи — свои, прирожденные государи).