Максим Калашников - Дебилизация России и всего мира. Новое варварство

«Новый варвар» — плод старения и разложения этноса. Порождение больших городов и современного мира. Новый варвар беспомощен в природе. Ему нужно, чтобы была пища в супермаркетах, горячая вода — в кране. Ему нужны лекарства, готовые инструменты и кем-то сделанная одежда. Он не пашет и не сеет, он в кузнице молотом не машет. (Настоящие варвары из болотной руды умели железо делать.) Новому варвару нужно, чтобы ему кто-то сделал — мотоцикл, велосипед, ружье, удочку современного типа или палатку. Новый варвар — потребитель, а не создатель. Новый варвар — порождение искусственной индустриально-городской среды. Парадокс заключается в том, что новый варвар объективно эту среду разрушает. Он может сам уничтожить сами условия своего существования.

И если подлинный варвар воинствен и плодовит, то урбанистический «новый варвар» — чаще всего бесплоден, малодетен и труслив поодиночке. Смел он только в стае таких же, как он. Например, в ходе уличных беспорядков. Или когда нападает кучей на прохожего. Или когда скопом с такими же недочеловеками насилует женщину. Старый варвар любит учиться, он любит познавать новое. Вырывая у природы свое, он рад прогрессу. Новый варвар учиться не может. Ему действительно нравится не подниматься вверх по лестнице развития, а скатываться вниз.

Эту разницу нужно крепко уяснить. Особенно тем, кто радуется «новым варварам», считая это чуть ли не оздоровлением народа и обретением им неких первозданных сил. Нет, господа, это не перезагрузка истории, не возвращение к началу пути! Это — тупик.

Впервые в обозримой нами истории был запущен — и до сих пор идет — чудовищный опыт над родом людским. В ходе оного все самое человеческое было сделано маргинальным. Зато все мерзкое, патологическое, идиотское, гнилое — превращено в норму.

Пора, дорогой читатель, разобраться в произошедшем. Нам ведь с вами прожужжали уши насчет старых бесчеловечных экспериментов. Например, нам много рассказывают о нацизме и холокосте или о коммунистическом эксперименте. Не пора ли, наконец, разобраться в том, что намного более страшно и разрушительно для человека? Не пора ли, господа, четко определить капиталистический эксперимент 1981—???? годов — и мужественно определить его неминуемые последствия? Тем более что нас сейчас постоянно уверяют: мол, ничего страшного не произошло.

Уже произошло. И происходит дальше.

Сама по себе попытка в конце ХХ века попробовать вернуться к канонам капитализма двухсотлетней давности — уже первое явление нового варварства и начало пути к Темновековью-2. Только полный глупец мог думать, что во времена сложнейших систем (ядерных реакторов, самолетов из трех миллионов комплектующих, энергетических сетей) можно вернуться к порядкам и экономическим принципам, сложившимся в пору париков из конского волоса, конных упряжек, парусных судов и примитивных мануфактур. Только сумасшедший мог работать на устранение государства из экономики в нынешнее время, апеллируя ко временам примитивных фабрик с водяными колесами. Оное учение окрестили «неолиберализмом» и принялись насаждать в практику с 1979–1981 годов на всем Западе. И все это с абсолютно серьезным видом оправдывали солидные люди в безупречных костюмах, высоколобые нобелевские лауреаты, ведущие политики и капитаны больших корпораций. Что, в общем, и немудрено: мы уже знаем, что это очень импонировало тайным устремлениям богатых.

Как писал в книге «Сталин. Человек, который спас капитализм» Льюис Каплан, сама неолиберальная теория копирует труды французского предпринимателя и журналиста Жана-Батиста Сэ (1765–1832). Сэ отрицал необходимость вмешательства государства в экономику. Мол, если как можно меньше брать налогов с бизнеса. Он сам во всем разберется. Если наступит перепроизводство того или иного товара, то капитал сам перетечет в новую отрасль, где может быть сформирован новый спрос. Не нужно больших налогов: бизнес сам будет вкладывать деньги туда, куда надо, тем самым создавая рабочие места. Правда, когда Сэ все это писал, единственной сформированной отраслью промышленности во Франции была текстильная.

Этому архаичному бреду Запад пробовал следовать до 1929 года. Но и до этой даты неумолимая жизнь заставила многие страны Запада отказаться от принципов свободного рынка. Угроза восстаний рабочих и революции побудила Бисмарка в 1875 г. пойти на введение в Германии первых элементов социального страхования. Потом Первая мировая породила необходимость централизации и планового руководства экономикой. Скажем, в Германии и США. А потом революция 1917 года в России и Великая депрессия 1929–1939 годов поставили перед элитой капиталистических стран дилемму: либо вы продолжаете жить архаикой «дядюшки Сэ» — и получаете восстание рабочих; либо сильно меняете свой капитализм, вводя жесткое государственное регулирование, смешанную экономику и социальные гарантии.