Александр Широкорад - Русь и Польша. Тысячелетняя вендетта

Поневоле возникает риторический вопрос: почему Сталин не мог предположить, что война закончится в ноябре — декабре 1939 г. соглашением между Германией и западными союзниками? Кто в Париже и Лондоне мог предположить, что Польша будет вдребезги разбита за две-три недели, а Франция с Бельгией, Голландией да еще с английской армией — за четыре-пять недель? А если бы такой эксперт и нашелся, то его немедленно упекли бы в психушку.

В 1939 г. в Англии не думали о Дюнкерке, а планировали вторжение в Норвегию и операцию «Катерин». В ходе последней английская эскадра в составе четырех линкоров типа «Роял Соверен» и других кораблей должна была войти в Балтийское море и навести страх на проклятых «бошей». (Кстати, в первых числах сентября 1939 г. польское руководство объявило о вводе большой британской эскадры в Балтийское море.) Надо ли приводить дальнейшие примеры уровня мышления западных военных теоретиков?

А почему Сталин не мог подобно западным теоретикам предположить, что война на Западе по образцу Первой мировой будет носить позиционный характер, благо французы на весь мир раструбили о неприступности линии Мажино. Таким образом, через два-три года позиционной войны противники были бы измотаны, а Красная Армия, не сделав ни одного выстрела, могла бы диктовать свои условия. Кому могло хоть в страшном сне привидеться, что армии Польши, Франции, Англии, Голландии, Бельгии, Норвегии, Греции и др. не только побегут перед немцами, но и галантно отдадут им в полной целости и сохранности все вооружение, а заводы всей Европы, включая «нейтральную» Швецию, начнут работать на Третий рейх?

Подписав договор с Германией, Молотов одним росчерком пера покончил с боевыми действиями на Дальнем Востоке. В секретной телеграмме временного поверенного в делах СССР в Японии Н. И. Генералова, отправленной из Токио в Москву 24 сентября 1939 г., говорилось: «Известие о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией произвело здесь ошеломляющее впечатление, приведя в явную растерянность особенно военщину и фашистский лагерь. Вчера и сегодня происходил непрерывный обмен визитами, и этот факт оживленно обсуждался членами правительства, двора и тайного совета».

Спору нет, поражение японцев у реки Халхин-Гол оказало нужное действие. Но результат его стал бы катастрофой для, скажем, польской или финской армии, но для Японской империи это была просто неудачная операция, а попросту говоря, булавочный укол. И именно договор с Германией положил конец необъявленной войне на Дальнем Востоке. Замечу, что, кроме крупных сражений на озере Хасан и на реке Халхин-Гол, на советско-маньчжурской границе с 1937-го по сентябрь 1939 г. периодически происходили боевые столкновения. А вот после подписания договора и вплоть до 8 августа 1945 г. на границе стало относительно тихо.

Подводя итоги, можно сказать, что договор 1939 г. был «похабный». Пусть даже менее похабный, чем Брестский мир 1918 г. и более похабный, чем Тильзитский мир 1807 г. Главное же, что договор 1939 г., как и договоры 1918 и 1807 годов, был вынужденным и, как все вынужденные договоры, носил временный характер. И пока еще ни один из критиков договора не предложил разумной альтернативы действиям советского руководства.

На кого работало время в 1939–1941 гг., вопрос спорный, и он ждет исследования объективных историков, а не шулеров, для которых Пилсудский, требовавший вернуть границы 1772 г., то есть 150-летней давности, герой, а Гитлер и Сталин, решившие восстановить границы двадцатилетней давности и вернуть земли, столетиями принадлежавшие Германии и России и отнятые у них силой, злодеи.

Многие мудрецы говорили: «Практика — критерий истины». Если Молотов и Риббентроп в 1939 г. злодейским договором установили столь несправедливые границы, то кто мешал в 1991–2010 гг. соответствующим странам не поменять свои границы до состояния на август 1939 г.? Ведь изменили же границы в Германии и Чехословакии, причем мирно и ко всеобщему удовлетворению. Странно, почему все хулители договора 1939 г. в Польше, Прибалтийских странах и т. д. «падают до ниц», как говорят поляки, перед границами, проведенными такими «редисками», как Молотов и Риббентроп?

Итак, подписание договора с Германией было единственным разумным шагом советского правительства. Любое альтернативное действие вело СССР к катастрофе. Понимали ли это в Варшаве?

Увы, Бек и его коллеги мыслили так, как их предки в XVIII–XIX веках — все европейские государственные деятели должны думать именно так, как это выгодно полякам. Бек и другие польские министры были уверены в невозможности сближения между Берлином и Москвой. «При этом польский министр иностранных дел руководствовался несколькими соображениями. Прежде всего он был уверен, что Гитлер — это политик-идеолог. „Гитлер — это не Бисмарк. Он слишком вспыльчив, чтобы вести такую же тонкую игру, как его великий предшественник. Я очень на это рассчитываю. Некоторые немецкие генералы мыслят, кажется, иначе, но они никогда не пойдут против него. Я не вижу возможностей для заключения германо-советского соглашения. Эти две системы, две современные религии настолько близки одна к другой, что взаимно друг друга исключают“, — говорил Бек Старженьскому. Примерно о том же Бек разговаривал со С. Графстремом (секретарем посольства Швеции в Варшаве) 18 августа 1939 г., характеризуя германского вождя: это не „кто-то вроде Наполеона или Бисмарка, готовый без гарантии успеха начать войну во имя территориальных завоеваний. До сих пор Гитлер добивался своих целей без использования оружия, и он не готов к смене тактики“» [171] Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков. С. 366. .