Бернар Эйвельманс - Чудовища морских глубин

Всякое изображение ― продукт условности. Даже цветная фотография, в которой некоторые могут усмотреть предел достоверности изображения, предоставляет смотрящему полную свободу в оценке размеров, глубины и удаленности предметов. В любую эпоху, в каждой цивилизации люди умеют вносить в изображение поправки, требуемые существующими в их сознании условностями. Все заключается в том, чтобы знать об этих условностях.

Так, искушенный зоолог прошлого не позволил бы обмануть себя даже самым крайним искажениям и прикрасам, допущенным свидетелями или иллюстраторами. Об этом можно судить по тем тонким комментариям, которыми месье Гийом Рондоле сопроводил в своей «Всеобщей истории рыб» изображение некоего «морского чудовища, похожего на льва»: «Помещенное здесь чудовище ― это замечательное животное, не имеющее никаких органов, приспособленных для плавания. Поэтому я часто сомневался в том, что это животное ― морское, но в Риме меня убедили в том, что это чудовище было выловлено в море незадолго до смерти папы Павла III» [6] В «Приложении к книге о чудовищах» Амбруаза Паре содержатся самые полные сведения о вышеупомянутом животном: «В Тирренском море, вблизи города Кастра, было поймано чудовище, которое доставили тогда в Парсель епископу, наследовавшему папский престол после смерти папы Павла III. Оный лев имел голос, похожий на голос человека. Он был привезен в город, где вызвал всеобщее восхищение, и вскоре после этого умер из-за невозможности жить вне естественной для него среды; так сообщает нам Филипп Форестус в третьей книге своих хроник». . У этого животного была внешность и размеры льва. Оно имело четыре достаточно хорошо развитые лапы, пальцы на которых не были соединены кожными перепонками, как у бобра или речной утки, но были полностью разделены и снабжены когтями. У него был длинный хвост с кисточкой шерсти на конце, большие уши и чешуя, покрывавшая все тело. Он не смог долго прожить вне своей природной стихии.

Хотя этот портрет был мне предоставлен людьми учеными и достойными доверия, я предполагаю, что художник, возможно, добавил к нему от себя нечто такое, что показалось ему естественным: так, ноги чудовища кажутся слишком длинными для морского животного; художник также мог забыть и о кожных перепонках между пальцами ног. Морским животным не свойственно иметь большие уши. Чешуя могла занять место грубой кожи, подобной той, которая покрывает ноги морских черепах. Обычно животные, которые дышат легкими и опираются на костный скелет, не бывают покрыты чешуей. Но случается, что художники наделяют чешуей многих других, не имеющих ее животных и чудовищ, как, например, китов, изображенных на картах северных морей в «Космографии» Мюнстера. В этом также можно убедиться на примере, изображений морского теленка, касатки, сколопендры, китообразных и др.

Трудно установить точно, кем было это «морское чудовище, похожее на льва». Но можно быть уверенным в том, что это был, скорее всего, какой-нибудь ушастый тюлень, имевший гриву, который действительно странным образом заблудился, оказавшись в Средиземном море. Животное, названное первоначально морским львом, было, очевидно, описано повторно не видавшим его комментатором, который представил его в виде настоящего морского льва. Но как, после того как он был лишен своих перепонок между пальцами и «недостаточно развитых ног», отличить морского льва от обычной кошки? Для того чтобы сохранить за ним репутацию чудовища и подчеркнуть его морское происхождение, необходимо было наделить его чешуей. Так это и случилось.

Если морских животных чаще все описывают в вызывающей недоверие фантастической манере, то это происходит от того, что обычно их удается увидеть лишь мельком и не полностью. Этих животных либо едва доводится заметить, когда они выныривают на поверхность воды и тут же исчезают с быстротой молнии, либо их находят на пляже покалеченными и уже разложившимися.

Часто смеются над наивностью и экстравагантностью некоторых зоологических представлений древности и даже недавнего прошлого. Не надо думать, что художники раньше были менее искусными, ― разве рисовал кто-нибудь лучше, чем Дюрер, Пизанелло или некоторые восточные художники глубокой древности? Не стоит полагать также, что натуралисты прошлого были менее наблюдательны, чем в последующие века. В действительности знания тогда были еще более фрагментарными и воображение должно было прийти им на помощь.