Кирилл Резников - Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра

Куклин — не единственный, кто принижает князя Михаила. В романе Елены Арсеньевой «Сбывшееся проклятье» (2009) в основе сюжета лежит страсть Скопина к Марине Мнишек, что приводит его к участию в заговоре Василия Шуйского и нарушению присяги Великого мечника хранить государев меч и защищать его. В день мятежа у царя Дмитрия не оказалось ни меча, ни мечника. Царь проклял Иуду и предрек ему страшную смерть. Много позже, во время осады Дмитрова, Скопин увидел на стене Марину и услышал слова проклятия, обращенные к нему. Умирая в муках после выпитой чарки, поднесенной дорогой кумой Катериной Григорьевной, князь Михаил вспомнил эти слова.

Царь Василий и Михаил Скопин для нашей истории. Василий Шуйский не был ничтожным царем, как считал Костомаров и ныне Бушков, но не был героем-мучеником, каким его сейчас рисует Куклин и ранее Карамзин. Ближе к реальности умеренная оценка Скрынниковым, считавшим Василия дееспособным царем. Он трезво оценивал ситуацию, правильно реагировал на угрозы, проявлял незаурядную твердость и не склонялся при неудачах. Скрынников указал и на его слабость — он был никакой полководец, и что хуже, доверял войско бездарным братьям, что в конечном итоге его погубило. Чего не доказал Скрынников, это отравления Василия и Дмитрия Шуйских по приказу Сигизмунда. Устранение Шуйских в октябре 1612 г. могло казаться важным для избавления королевича Владислава от соперников на московский престол (Михаила Романова избрали царем лишь в марте 1613 г.), но нет прямых доказательств отравления. Химический анализ останков царя Василия представляется возможным и желательным.

Важнейшим деянием Василия Шуйского было свержение и убийство императора «Дмитрия Ивановича». Как справедливо отмечает Платонов, именно после гибели ««Дмитрия» Смута стала общенародной. Скрынников питает неприязнь к самозванцу и не осуждает Шуйского за совершенный переворот. Но если говорить о благе России, то князь Василий вместе с боярами-заговорщиками совершили преступление. Никакая война с Турцией, затеваемая «Дмитрием Ивановичем», не принесла бы России столько человеческих потерь, горя и разорения, сколько причинил мятеж, уничтоживший простригу». В этом — вина Василия Шуйского и, несмотря на последующие страдания, он не заслуживает доброй памяти. В оценке Шуйского как властолюбца, ввергнувшего Россию в Лихолетье, стоит довериться интуиции Пушкина и мнению знатока Смуты — Платонова.

Михаил Скопин-Шуйский заслужил иное отношение. Его победы над доселе непобедимыми поляками, освобождение новгородских и тверских земель, снятие осады с героической Троицы, а йотом с Москвы дали русским людям надежду на скорое избавление, которое стало бы явью, если не внезапная смерть Скопина. В искренности любви народа к князю Михаилу у историков нет сомнений, но далеко не все уверены в его полководческом таланте. Соловьёв отмечает, что Скопин не совершил блистательных подвигов и поражающих воображение побед, а Платонов лишь пишет, что он «осторожный полководец». Отношение — явно не восторженное. Ещё дальше идет романист Куклин, приписывающий все победы гению Делагарди.

На самом деле есть все основания причислить князя Михаила к лучшим полководцам России. В 20 лет Скопин побеждал опытнейшего Болотникова; во время похода из Новгорода к Москве он одерживал победы над лучшей в мире польской кавалерией не только со шведами, но и силами одних русских. В отличие от писателя-патриота Куклина швед Юхан Видекинд, историк XVII в., видел в содружестве Михаила Скопина и Якоба Делагарди союз равных по военному знанию вождей. Он писал: «Якоб и Скопин... В то время никого не было опытнее их двоих в военном деле». Видекинд восхваляет Делагарди, высоко почитаемого шведами, но сам Делагарди, в оправдание поражения под Клушином, ссылается на «предчувствие неудачи», тяготившее его душу «после умерщвления доблестного Скопина». Соловьёв прав в том, что Скопин не совершал «блистательных подвигов», но историк не понял, что князь Михаил, несмотря на молодость, перерос уровень героя-рубаки. Он был в первую очередь стратег, и это оценил стратег такого масштаба, как гетман Станислав Жолкевский:

«Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, которые были наподобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости Москвитян научил Шум [Зомме]. Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить».